В наших переулках - [103]

Переход в новую школу отодвинул от меня семейную драму нашего дома. Я почти забыла о Николае Николаевиче и о папиных страданиях. Мама берет все больше и больше уроков, и мы уже не смотрим такими жадными глазами на каждый кусок хлеба. Наш дом постоянно полон детьми. Как взрослые это терпят? Но терпеть, собственно говоря, должен только папа, мама — первый инициатор этих сборищ. Кажется, ей интересней с детьми, чем со взрослыми. И с детьми она ведет себя как со взрослыми: рассказывает, доказывает, спорит. Спорить есть о чем.

В Москве снова идут политические процессы. Черная тарелка репродуктора включена целыми днями. Мы и задачи решаем под звуки радио, и засыпаем под них. Мы слышим не только детские передачи и сладкоголосое пение Лемешева и Козловского, но и речи из зала суда в Доме Союзов. Слышим мы и мамины комментарии к ним: «Какой фальшивый спектакль! Какая мерзкая белиберда! Как могут взрослые люди серьезно воспринимать подобную чушь? Японский шпион? У него что, своих грехов мало? Судили бы лучше за расстрелы в 21 году». Как сейчас вижу: мама гладит белье на общем столе, папа сидит, закрыв лицо листом газеты, по радио — лживый пафос обвинений Вышинского. Почему-то я сочувствую Карлу Радеку, не могу сейчас сказать, что мне импонировало в его оправдательных речах. Слушаю все, что-то запоминаю, сравниваю с мамиными репликами, с папиным упорным молчанием и крепко усваиваю постоянный урок взрослых: «В школе и во дворе, да и на кухне — ни слова о наших разговорах! Поняла? Если хочешь, чтобы у тебя были родители, — ни слова!» Это-то мы хорошо усвоили.

С переходом в новую школу я стала хорошо учиться и заняла в классе прочное и даже почетное положение одной из первых учениц. Я перестала бояться школы и поняла, что официальную призрачную сторону школьной жизни легко можно отделить от реальной и существенной. Что бы там учителя ни говорили на собраниях, ценят они хорошие ответы на вопросы и хорошие сочинения. И что бы сами ребята ни рапортовали на линейках, большинство из них уважают тебя за решение трудной задачи и верное товарищество. Учись хорошо, но не зазнавайся перед тем, кто учится хуже, помоги ему, объясни, дай наконец списать. Будь равной со всеми, и в школе тебе будет легко. Мне это стало удаваться.

Оглядываясь на те школьные годы, я сейчас с удивлением обнаружила, что, собственно говоря, в нашей новой школе почти и не чувствовалась страшная атмосфера второй половины 30-х годов. Вот сказала: «Что бы там учителя ни говорили на собраниях…» (знаю, что должны были быть соответствующие собрания, да и были, но мы-то в пятом классе почти и не чувствовали их отголосков). И вдруг сейчас поняла, что наша школа № 46 оказалась тогда маленьким островком сопротивления лжи и насилию, господствовавшим кругом. Несколько женщин, заправлявших нашей школой, создали в ней вполне терпимую и гуманную атмосферу.

Директором была у нас Пелагея Павловна Волчкова, женщина вполне простецкая, невзрачной внешности, скорее всего крестьянского происхождения, прямая и открытая. Преподавала она в старших классах биологию и очень неплохо это делала, как я в этом убедилась позднее. Я тогда увлеклась дарвинизмом и даже подумывала, не стать ли мне биологом. Но отвращение к лабораторным работам на органических тканях, особенно ужас перед распотрошенной живой крысой, отвратили меня от стройной логической теории. Не Пелагея Павловна была тому виною. Была она одинока и жила прямо в школе — в новостройках тридцать шестого года были предусмотрены директорские квартиры на первом этаже, прямо у входа.

Наш завуч Евгения Александровна Полтанова, перешедшая одновременно с нами из седьмой школы в сорок шестую, была типичным образцом учителя прежних времен: всегда строгая, но никогда не повышавшая голоса, седая, в темном костюме, исполненная сознания своей высокой миссии педагога. В дуэте с Пелагеей Павловной Евгения Александровна представляла интеллигентное начало и старые традиции. Именно у Евгении Александровны еще в 7-й школе я писала свое первое сочинение и снискала первый литературный успех. Сочинение было на интересную для детей тему: что было бы, если бы дедушка в деревне получил письмо от Ваньки Жукова. Не знаю, на что рассчитывали учителя, но в моем описании все было прекрасно и радостно — подробностей не помню, но хорошо помню счастливый трепет сочинительства и впервые мною пережитое сладкое тщеславное чувство, когда Евгения Александровна читала вслух мое произведение, как лучшее в классе. Наша мама дружила с Евгенией Александровной вплоть до ее смерти (кажется, в 70-х годах?) и знала всю ее обширную семью, населявшую квартиру в Нижнем Кисловском переулке.

Союз директора и завуча, столь непохожих друг на друга, видимо, и создавал в школе нормальную обстановку, где из советских ритуалов выполнялись только самые неотменимые.

Конечно, и в нашей школе были и свои происшествия, и своя экзотика. Так поначалу, когда мы пришли в пятый класс, в нем оказались четыре молчаливых мальчика, дремавших на уроках и совершенно не интересовавшихся ни соседями по парте, ни играми на переменах, ни тем более учением. На их объединяющую общность обращала внимание одинаковая своеобразная прическа: выложенный на лбу завиток. Скоро они исчезли из школы: по этой прическе милиция вычислила членов воровской шайки, где они были подмастерьями, а вожаком — молодой арбатский парикмахер. Так же быстро испарились смазливые девочки с экзотической внешностью — дочери смоленских проституток и китайцев из местных прачечных, плоды нэпманской жизни нашего района. Давно не было ни китайцев, ни прачечных, а вот юные дочери продолжали ремесло своих мамаш. Вероятно, никто в школе из детей не знал этих историй, но наша мама не только всё знала, но и не считала нужным скрывать от нас яркие краски реальности. Позднее появился в нашей школе и правоверный «освобожденный» комсорг, попавший в какую-то некрасивую историю на сексуальной почве. Был и туповатый военрук, учивший нас в коридоре по-солдатски печатать шаг, а во дворе метать гранаты в сторону того домика, где жила графиня Ланская. Мы трепетали перед непреклонным чертежником, даже зная, что он пытается ухаживать за нашей мамой, приглашая ее зайти после уроков в пивную. Она и этого не могла от нас скрыть — изображала перед нами сцену приглашения в лучших традициях Малого театра.