В нашем доме на Старомонетном, на выселках и в поле - [88]
В маршруте.
Не стану описывать перипетий нашей жизни во мраке полярной ночи и во льдах, когда мы в полной мере постигли почем фунт полярного лиха. Это сделал один из нас – Е. М. Зингер в своих книгах. Двухгодичная зимовка оказалось великолепной школой для полевика, выбравшего экстремальные условия своей деятельности, в которых главными были не запредельные перегрузки на авралах и в маршрутах, а невозможность вырваться из нашего арктического бытия, сменить обстановку хотя бы на самое короткое время. На подобное нечего было и рассчитывать в ту пору. Даже почту нам доставляли «на сброс» с попутными самолетами, причем с двумя полугодовыми перерывами. Думаю, что Полярно-Уральская экспедиция практически полностью обновила свой состав не случайно: у них железная дорога была всего в 150 километрах…
Из других проблем – планирование. Специфика работ на белом пятне – отсутствие необходимой информации, например, о погоде. В наши планы мы заложили всего четверть времени на нерабочую погоду. На практике, однако, оказалось, что лишь каждый четвертый день пригоден для геодезических наблюдений и т. д., и т. п. По этим же причинам фототеодолитная съемка, успешно использованная в южных горах, также не пошла в наших экспедициях, особенно ввиду веса фототеодолитного комплекта за 100 кг, неподъемного для исполнителя.
Зона трещин на леднике Шокальского.
Единственный трактор с трудом мог обеспечить работу двух стационаров на леднике, отсутствовала радиосвязь. Соответственно, всю геодезию и снегосъемки, а также ряд других работ, пришлось выполнять в пеших маршрутах, для которых не хватало людей, отчего пришлось нарушать элементарную технику безопасности, отправляя людей поодиночке, порой в полярной ночи. Помню, что поначалу попытался восстать против подобной практики. Начальник быстро поставил меня на место, обрисовав ближайшую перспективу: рассчитывать на карьеру научного работника без результатов собственных наблюдений – очевидная маниловщина и никакой романтики… Все мы довольно быстро постигли старую проверенную мудрость – «хочешь жить, умей вертеться», причем в весьма жестких условиях – не отказываясь от программы, находи другие пути ее выполнения. И ведь находили – но какой ценой! Так что гибель одного из нас в одиночном маршруте оказалась, по-своему закономерной, но в условиях, о которых мы даже не могли подозревать…
Еще один предметный урок мы получили в марте 1959 г., за полгода до завершения экспедиции, когда двое сотрудников полярной станции попали под удары беспощадной, а главное – непредсказуемой боры. Итог – еще один труп. Уцелевший потерял отмороженные руки. Вывод – Арктика не терпит ни малейшего упущения, надо или предвидеть последствия своих действий, или находить из них выход! Вот и вся полярная наука… Жестокой оказалась наша плата за свое место в науке!
Очередная проблема, с которой мы столкнулись в поле – репрезентативность объекта исследований, выбор которого от нас не зависел. На нем шли работы в 1932–1933 годах, теперь мы повторяли их, причем на более современном уровне. Да вот беда – оледенение (по крайней мере, в Северном полушарии) сокращается, а наш ледник Шокальского – практически стационарен, и все тут! Волей-неволей приходилось ломать голову, как выйти из этого противоречия. Ничего, со временем вышли, и вполне достойно… И еще. Оказалось, что наши ледники – объект исследований, во многом определяющий направленность изучения на будущее. Дело в том, что сокращение оледенения по многим количественным показателям оказалось наиболее полно изученным в Арктике именно на Новой Земле. Разумеется, стационары для изучения природного процесса (включая оледенение) – это великолепно, но важна еще и методика. Не пошла фототеодолитная съемка, зато выручила аэрофотосъемка, а позднее – спутниковая. Ведь не зря же именно в МГГ был запущен первый спутник, возможности которых со временем превзошли самые смелые ожидания.
Не последним в нашем научном становлении стал полный курс полевых наук от первых гвоздей, забитых в ящики, отправлявшихся в высокие широты, до публикации отчетных монографий. Так что все наши беды и испытания на Новой Земле были компенсированы незаменимым научным исследовательским опытом. Если бы не память о невернувшихся, заставляющая вспоминать горькие строки Твардовского, о тех
Весьма примечательным оказалось наше возвращение после двух лет отсутствия, в течение которых жизнь в Институте и в столице шла своим путем. Наше пребывание в Арктике, вместе с полученными результатами, посчитали достаточным, чтобы пройти переаттестацию на должность младшего научного сотрудника без специального обсуждения.
Смена обстановки после арктической зимовки на столичную жизнь со всеми ее плюсами и минусами далась нам непросто. Трудно отпускала нас Арктика, где мы были буквально погружены в океан природной информации, и оставалось только грести лопатой этот информационный Клондайк. А в Институте требовалось иное – не просто привести в стандартный вид результаты наблюдений, но еще и завершить тот самый научный поиск, ради которого нас послали в Арктику. Отмечу, что в этом отношении Григорий Александрович никому не давал поблажек по самому высокому счету. Насколько это была великолепная школа (даже если порой ее уроки были жестоким испытанием для самолюбия новоявленных полярников), показало уже ближайшее будущее, когда мы отправлялись на самые дальние ледники тогдашнего Советского Союза, а также в иные полярные дали – на Шпицберген, в Антарктиду и т. д. В заключение отмечу еще одно обстоятельство – сравнивая опыт, полученный в ИГАНе с работой коллег из других организаций, отчетливо видишь его преимущества и достоинства (не отрицая одновременно определенных недостатков), которые нам дала эта школа, суровая и требовательная одновременно. Считаю по собственному опыту, лучшей научной школы я бы не получил нигде, даже если последний вывод достаточно субъективен. Уже за одно это я благодарен ИГАНу.
