В нашем доме на Старомонетном, на выселках и в поле - [77]

Сравнительная легкость подъема породила у многих желание побывать на Эльбрусе. В 60-х годах стали подниматься большими группами, а в 70-х в моду вошли так называемые кабардиниады, когда одновременно гору штурмовали сотни людей. Рекорд численности, кажется, перевалил за две тысячи. Тогда же возникло желание въехать на эльбрусскую вершину на мотоцикле, и это не без труда, но удалось. А пик курьезных восхождений – подъем на джипе. Это была очень дорогая операция, потребовавшая нескольких лет подготовки. В итоге она увенчалась относительным успехом – на верху горы оказался автомобиль; правда, не совсем ясно, как он все-таки там оказался: на нем добрались до вершины или втащили его на руках. По-видимому, путешествие включало оба способа передвижения, как в том стишке Я. Маршака о старике и осле.

На Эльбрусе.

Все эти эльбрусские страсти кипели много позднее, а в начале 60-х годов на склоне горы было тихо и патриархально. Каждый день в хорошую погоду мы наблюдали с нашей исследовательской площадки, как вверх брели небольшие группы туристов, часть которых шла на восхождение. Но мы об этом как-то не думали; наши помыслы были направлены на изучение окрестных мест. Как и в Антарктиде, я оборудовал площадку и для изучения снегонакопления ежемесячно отрывал снежный шурф. К середине зимы глубина шурфа достигала двух метров, и, приходя на следующий день к уже отрытому шурфу, я лихо прыгал на его дно, где лежал слой рыхлой смеси прошлогоднего фирна со свежим снегом. Так продолжалось всю зиму, а когда пришло очень теплое лето и стаял не только сезонный снег, но и лежащий под ним фирн, на месте шурфа показалась ледниковая трещина шириной с полметра. Как я не угодил в нее, прыгая со всего маху в шурф!

Даже в мае на Ледовой базе все еще продолжается зима. В ту весну два – три раза за месяц проходили атмосферные фронты, при температуре около –10 °С ветер достигал 25 м/с и шел густой снегопад, так что вся станция оказывалась под снегом. Бывали дни, когда любой выход на улицу был самым серьезным предприятием: надо было откопать дверь, с большим трудом открыть ее, пройти почти по пояс в снежной целине, сделать какие-то уличные дела, а спустя 15–20 минут все это проделать заново, потому что даже следов от расчисток к тому времени не оставалось. Тем более мы ценили погожие дни, когда устанавливалась тихая солнечная погода, и можно было идти вверх по склону на снегосъемку.

Именно в такой день к нам однажды пожаловали гости: трое альпинистов и в их числе знаменитый Тенцинг. Он приехал в СССР по приглашению Спорткомитета; в программу входил подъем на вершину Эльбруса. Но пока мы чаевничали с разговорами, погода испортилась, налетело мощное облако, пошел снег, и как-то разом все, словно сговорившись, уже не вспоминали о восхождении. Часа через два группа отправилась вниз, хотя вышедшие на другой день газеты оповестили мир о подъеме героя Эвереста на Эльбрус.

Шурф на леднике.

Подобные случаи, конечно, происходили неоднократно. Кажется, в 1958 г. на Эльбрусе почти в одно и то же время оказались П. А. Шумский и Г. К. Тушинский. Оба порознь решили дойти до седловины Эльбруса, но из-за непогоды их подъем не состоялся, хотя в то время о своей неудаче они друг другу так и не сказали.

А спустя четыре года в самом куте долины Баксана, на так называемой Поляне Азау началось строительство научно-учебной станции Московского университета. Идею такой станции Г. К. Тушинский вынашивал уже давно. В 1965 г. мой сотоварищ по зимовке на Эльбрусе М. Я. Плам побывал в Швейцарии на международном лавинном симпозиуме и привез оттуда впечатления и идею постройки такой станции в швейцарском стиле. Идея Тушинского и «мотор» Плама сработали блестяще: уже через два года у подножия Эльбруса стояли три больших дома, издалека напоминавшие швейцарские шале, в которых размещался обширный персонал станции; стали проводиться студенческие практики; выполнялись широкие исследования лавин и ледников; приезжали на отдых преподаватели геофака.

Место для станции выбирал сам Г. К. Тушинский. Как он сказал мне, это была последняя нелавиноопасная площадка в долине. По соседству регулярно сходила небольшая «домашняя» лавина, не причинявшая никакого вреда. Но спустя много лет, в 1993 г. именно отсюда пришла трагедия. Стреляя по лавинам в профилактических целях, угодили в самый центр лавинного очага, вызвав слишком большой объем снега «домашней» лавины. Она перемахнула свои обычные пределы и обрушилась на площадку станции, снеся один из трех домов. Увы, не обошлось без жертв: погибло четверо молодых людей, и среди них внук нашего старейшего сотрудника О. П. Чижова.

Т. Д. Александрова Хребет Кодар и его ледники. Маленькое географическое открытие второй половины ХХ века

Мне повезло во второй половине ХХ века принять участие в закрытии на карте Родины небольших белых пятен. Речь идет об исследовании Институтом географии АН СССР района современного оледенения на севере Забайкалья в хребте Кодар.

Весной 1958 г. меня, студентку третьего курса географического факультета МГУ, кафедра физической географии СССР направила для прохождения полевой производственной практики в отряд Андрея Александровича Величко. Тогда я впервые перешагнула порог нашего уникального здания в Старомонетном переулке для беседы с А. А. Величко. Разговаривали мы с ним где-то в полутемном месте вблизи раздевалки. Сам Величко, конечно, произвел величественное впечатление, но район его работ на Европейской части страны абсолютно меня не заинтересовал. Дело в том, что моей курсовой работой было «обоснование природных границ Забайкалья и Приамурья», и начитавшись литературы об этих далеких территориях, я естественно хотела попасть туда, чтобы посмотреть все своими глазами.