В нашем доме на Старомонетном, на выселках и в поле - [76]

Но природа брала свое, зима завершалась, и в декабре пришло время массированных полевых работ. Нас ждал остров Дригальского – одинокий ледниковый купол в 78 км к северу от Мирного. Окруженный со всех сторон отвесным ледяным обрывом, он поднимается более чем на 300 м и представляет собой Антарктиду в миниатюре. Это своеобразная модель ледяного континента, и мы решили детально исследовать ледниковый купол. От вершины до южного края протянулся радиальный профиль с несколькими бамбуковыми вехами, около которых мы совершали посадки на самолете для комплексных гляциологических работ.

«Первыми посадками» назывались приземления самолета на снежной целине вне аэродрома, т. е. в неизвестных местах. За риск, сопровождавший такие посадки, экипажу и находящимся на борту научным сотрудникам полагалась специальная оплата. Место такой посадки определял руководитель данного полета. Для работ на о. Дригальского таким руководителем П. А. Шумский назначил меня. Дождавшись довольно длительного периода хорошей погоды, мы вылетали на остров несколько дней подряд. Пока садились в верхней части купола, где подстилающей поверхностью служил рыхлый, слегка подтаявший снег, все шло благополучно, но вот осталась последняя посадка, в самой нижней части склона, где снега уже не было, а недалеко от поставленной нами вехи просматривалось поле ледниковых трещин. Я указал возможное место посадки, и летчик, сделав два пробных круга, направил машину к поверхности льда. Резко ударившись об лед, самолет покатился вдоль склона, но уклон был достаточно велик, и машину стало разворачивать в сторону трещин. Отчаянно тормозя закрылками (другой возможности уменьшить скорость у самолета на лыжах не было), мы продолжали приближаться к трещинам и остановились всего метрах в десяти от первой из них. Пилот вышел на лед, осмотрел самолет и глухо мне пробасил: «Лучше бы я тебе приплатил, чтобы ты больше не указывал таких мест для первых посадок». К счастью, это была наша последняя точка на о. Дригальского.

Все материалы теперь собраны, и можно в спокойной обстановке моделировать поведение «большой» Антарктиды, глядя на этот маленький ее прообраз.

Начало 1960-х годов – работы на Эльбрусе

После завершения обработки антарктических материалов и защиты кандидатской диссертации меня привлекло обилие разнообразных отечественных и зарубежных эмпирических материалов, полученных во время МГГ и, казалось, ждущих того, кто попытался бы их обобщить и осмыслить. Сохранившаяся еще от А. А. Григорьева «землеведческая» научная атмосфера Института географии подталкивала к глобальному охвату. Поэтому я начал трудоемкую и увлекательную работу по получению пока не существовавшего зимнего портрета Земли. Но оказалось, что для понимания и обобщения многочисленных опубликованных данных необходимы мои собственные впечатления и материалы, полученные на горных ледниках. Так возникла идея круглогодичных работ на Эльбрусе, и я засел за составление их программы.

Эльбрус издавна притягивал к себе исследователей, его неоднократно посещали путешественники в XIX в., а в 1932–1933 гг., в период Второго международного полярного года, и в 1957–1959 гг., во время Международного геофизического года, здесь были поставлены интересные гляциологические наблюдения.

И вот в октябре 1961 г., в один из последних погожих осенних дней, по трудной дороге, ведущей от подножия Эльбруса к высокогорной станции Ледовая база, медленно двигался трактор, тяжело груженый всем необходимым для зимовки. Вместе со мной ехали два парня – будущих зимовщика. Они, так же как и я шесть лет назад, впервые знакомились с ледниками. 14 км дороги, проходящей по крутым склонами эльбрусского массива, представляли собой серпантин с резкими поворотами над самой бездной. Трактор шел медленно, постоянно сползая к внешнему краю дороги. Уже темнело, когда впереди, на высоком моренном холме, поднимающемся между двумя ледниковыми языками, показалась Ледовая база: высокий круглый дом, обшитый блестящей жестью, и приземистый деревянный домик, уже полузанесенный снегом.

В первый вечер, разгрузив трактор, усталые, мы легли спать. А наутро я услышал знакомые звуки, живо напомнившие Антарктиду: то на низких тонах, а то поднимаясь до пронзительно высоких нот, завывал ветер. Окно в доме за ночь занесло снегом, на улице ничего нельзя было разобрать уже в десяти шагах. Началась первая зимняя метель, продолжавшаяся, не переставая, трое суток. Тоскливо было сидеть в эти дни в доме, когда наблюдения еще не налажены и даже не осмотрен район. Одно лишь радовало – ведь мы зимой собирались изучать метели, а здесь они, очевидно, совсем не редкость. Да, на высоте 3700 м над ур. моря, где мы сейчас жили, условия похожи на антарктические.

Однако все, даже самое неприятное, имеет конец. Наступил день, когда, проснувшись утром, мы не услышали дикого воя. Вокруг расстилалось море свежего снега, а перед глазами поднимался седой великан Эльбрус. Площадку для наблюдений устроили на ровной поверхности ледника; она располагалась на 70 м выше Ледовой базы, и, чтобы дойти до нее, нужно было тяжело пыхтеть в течение 15-20 минут. Зато обратный путь можно было совершить за 1-2 минуты, стремительно спустившись на лыжах по снежной поверхности ледникового склона. Мой личный рекорд «скоростного спуска» по этому склону был равен 55 секундам – заслуга, конечно, не моя, а хорошей погоды, сделавшей снежную поверхность ровной и гладкой. Гораздо чаще приходилось спускаться по ухабистым, хотя и небольшим, застругам. В этих случаях не обходилось без того, чтобы «не забить гвоздя», т. е. не пропахать носом снег.