В нашем доме на Старомонетном, на выселках и в поле - [176]
Рисунок А. Д. Арманда.
Единственный случай, когда он проявил при мне резкость характера в полной мере, был не похож сам на себя, т. е. несдержан, связан с осуждением В. К. Рахилина, приглашенного И. П. Герасимовым из Владивостока на должность ученого секретаря Института. Тот, не разобравшись в ситуации, необдуманно, без обсуждения с Исаковым, фактически сократил ставку консультанта А. Н. Формозова.
В эту осень, моим рабочим местом стал стол Александра Николаевича. У нас в комнате № 9 напротив дирекции стояло 9 столов – за каждым по 2–3 человека. Я приходил на работу каждый день, а он 1–2 раза в неделю. Мы слушали его интересные рассказы, советовались, обсуждали планы наших таежных поездок. Уж кто-кто, а Формозов здесь мог подсказать многое. Но известие о сокращении стало для него убийственным, и я был свидетелем, как немощь пришла в тело человека, которого отстранили от любимого дела, от своего детища. Исаков был как никогда резок. В. К. Рахилину: «Вон! Вон из отдела, чтобы духа здесь не было! – Показал мне какую-то его публикацию в «Орнитологии», как пример безграмотности. – И его еще нам сватают! Вон!»
А. Н. Формозова через некоторое время хоронили. Помню похороны на Новодевичьем, было холодно. На сотрудниках отдела лежала печать вины за то, что не уберегли от равнодушия. И Юрий Андреевич, казалось, тоже чувствовал эту вину. На надгробии А. Н. Формозова позже появился белый горностай – символ, отражающий благородство выдающегося зоогеографа и эколога, создателя и первого заведующего отделом биогеографии. Вторым, не в смысле по значимости, а скорее перехватившим эстафету, был Ю. А. Исаков.
Нельзя сказать, что Ю.А. очень любили коллеги. Скорее наоборот – его несколько сторонились, старались не попадаться под острый язык. Большую часть времени он оставался сосредоточенным, немногословным, иногда даже сумрачным. Оживал, когда беседовал с приятным и умным человеком. Со слов тех, кто оказывался с ним рядом вне Москвы – был приятен в поле, в командировке, на конференции, в заграничной поездке. Трудно было понять в некоторых случаях его отношение к собеседнику, к предмету обсуждения, рассматриваемой работе. В своих суждениях часто был он резок, иногда, на мой взгляд, необоснованно. Только зная его судьбу можно понять – откуда все это.
Мне посчастливилось не только сравнительно долгий отрезок своей жизни работать под его руководством и защитить кандидатскую диссертацию, но и написать в соавторстве с ним несколько статей и монографию (1986), участвовать в организации конференций, поработать в поле. В общем – ежедневно последние 15 лет его жизни общаться по разному поводу и без повода, что само по себе для понимания человека очень полезно, а также говорить, дискутировать. Каждая дискуссия становилась для нас, молодых ученых праздником знаний – сразу хотелось забиться в библиотеку, схватить книги по теме и собирать аргументы «за» или «против». До сих пор у меня хранятся конспекты «по мотивам» наших бесед о роли водохранилищ, о естественных классификациях экосистем, о происхождении степей и их фауны, о динамике ландшафтов. Что-то удалось опубликовать (например, нашу вошедшую в учебники классификацию форм динамики экосистем), что-то ждет своего часа.
Энциклопедические, и не только книжные знания помогали ему убеждать оппонентов в дискуссии. Это он делал мастерски и настолько интересно, что даже такой полемист как Д. В. Панфилов часто оказывался поверженным и уходил от своих выдающихся идей, забрасывал интересные разработки и начинал заново исследования. Умение убеждать помогало Ю. А. Исакову в его научно-организационной работе, в которой он преуспел как никто среди коллег – орнитологов и биогеографов. Организация десятков крупных совещаний по зоогеографии, средообразующей роли животных, по изучению фауны птиц СССР, кадастру водоплавающих птиц и охране водно-болотных угодий, заповедному делу. Участие в работе международных организаций (Рамсарской конвенции, Международном бюро по изучению водоплавающих, Международном орнитологическом комитете), крупные проекты – подготовка новой многотомной монографии «Птицы СССР», обобщение итогов комплексных исследований влияния Рыбинского водохранилища на природу региона и др. – трудно представить, но это оказалось под силу типичному академическому ученому. Но, правда, с хорошей гулаговской закваской.
Лет десять после смерти Юрия Андреевича шли ему письма со всего мира. Его приглашали на конференции, просили прислать книги и оттиски, советовались при создании новых охраняемых территорий. Непререкаемый авторитет в исследованиях водно-болотных угодий, водоплавающих птиц и их миграций был оправданно высоким. Это во многом его усилиями была подготовлена и принята одна из первых международных конвенций в области охраны живой природы – Конвенция о водно-болотных угодьях, имеющих международное значение, главным образом в качестве местообитания водоплавающих птиц (Рамсарская конвенция, 1971). Он встречался с шахом Ирана, агитировал своих зарубежных коллег за то, что дело сохранения мигрирующих птиц – общее, а сохранять птиц надо на всем пути их ежегодных перелетов. Вспоминаю свои беседы об Исакове со старыми сотрудниками Астраханского, Дарвинского и Черноморского заповедников. Оказывается, вдали от Москвы Ю. А. преображался, становился мягче и доброжелательнее. И это понятно, Москва в 1934 г. сломала его жизнь, а эти люди, с которыми он работал все годы ссылки, помогали ему, как могли, по сути – спасали его. Он был им очень обязан и подчеркивал это.
