В нашем доме на Старомонетном, на выселках и в поле - [141]

Детям готовили подарки на деньги родителей: пара мандаринов, две-три конфеты, несколько штук печенья, какой-нибудь подарок из остатков лотереи.

Е.Д. Эти подарки! Эти мандарины… мандаринчики! Их не было на Урале, откуда мы вернулись после эвакуации. Там несбыточной мечтой была морковка. Я просила морковку в бреду – в приступе малярии. А тут – мандарины! Они пахли елкой или елка пахла мандаринами! Или они вместе пахли… И елки на Урале не было, на Новый Год ставили сосну.

Но в каждом подарке, что очень важно, был подарочек от самого Захар Захарыча. И хотя мы, завсегдатаи Захарников, были избалованы его вниманием, но чувствовали, что эти подарочки нужно ценить и хранить. Тогда, когда уже разовьются праздничные кудри, а от мандаринов останутся только корочки (хочешь – нюхай…), тогда можно будет любоваться его подарком – маленьким складнем из трех створок. Мы получали их в будничные – субботние – праздники…

В.А. По субботам при входе в зал на столе стояла большая стеклянная ваза, в которой лежали в большом количестве маленькие красивые папочки из ватмана или цветного картона, за двумя створками которых была фотография.

Е.Д. Да, но прежде чем открывалась фотография, ей предшествовали стихи Фета, Майкова, Тютчева, написанные каллиграфическим почерком, виньетки, тисненые кантики по краю и цветные кружочки или колечки, полумесяцы, кнопочки из золотой и цветной бумаги (дореволюционной?).

А в самих фотографиях было… Чего только не было! Дальнее и ближнее – паутинка с капелькой россы и лужица в углублении сыроежки; зимние елочки-малышки, укутанные снегом, как дети на прогулке; вид на Волгу с грозовой тучей над излучиной, и лошади, запряженные в телегу, ветер предгрозовой вздымает им гривы; старик-крестьянин с босоногой девочкой на коленях; куча свежих липовых лаптей, приготовленных на продажу; богородская игрушка – мужик с медведем пилят; и дымковские барыньки в расписных шляпах, с детками, а еще – всадник, козел, павлин.

Были и совсем другие темы: Айседора Дункан Родена – белая мраморная, танцующая, почти не касаясь земли. Скульптурные головы Бетховена и Льва Толстого гениального мордвина Степана Эрьзи. Красивая девушка прошлого века в красивом парке. «Как хороши, как свежи были розы…».

Все это было снято Захар Захаровичем – Мастером, сделано великолепно с тончайшей проработкой, нежным лирическим светом, чудной композицией.

В.А. – И вот фотографии лежали в стеклянной вазе. Мы могли их брать в любом количестве. Подходил З. З. и просил показать выбранные и объяснить, почему взял именно эти, чем они понравились. По предложению З.З. была у нас эмблема, которую он сам сочинил. Рисовал ее мой отец. В центре раскрытая книга – источник знания; скрещенный якорь и скрипичный ключ; вверху рукопожатие. Восходило солнце…

После войны эти вечера вдруг, к нашему огорчению, сошли на нет. Мы и родители наши хотели возродить хотя бы елки. Но партбюро было категорически против цепей: негоже воспитывать детей на рабской символике. Были и еще какие-то неудовольствия. З.З. обиделся и от возрождения отказался. Скорее всего, не обиделся, а получил предупреждение: будешь собирать вокруг себя столько народу, кончишь в другом месте. Возможно, это доброжелатели в партбюро его пожалели. Взрослые пытались создать что-нибудь идеологически выдержанное, но идеи не родилось, что-то делали, но ничего интересного не получилось.

Е.Д. – Я хаживала к Захар Захарычу уже студенточкой. В подвальчике, невероятно узком из-за ящиков со стеклом – багажом целой жизни – он снимал старым, крепившимся винтом на треножнике фотоаппаратом с выдвигающимся тубусом – гармонью из черного шелка (или козлиной кожи?). И каждый отдельный кадр был на отдельном стекле, покрытом эмульсией.

З. З. Виноградов (второй справа). В. А. Гиппенрейтер (в центре) и Д. В. Кравченко (слева) на первомайской демонстрации.

Он учил меня проявлять и печатать мои первые фотографии, снятые тоже допотопным, но уже пленочным аппаратом, подаренным родителями и утопленным позднее в Волге при чрезвычайных обстоятельствах в моей первой экспедиции. Я помню, как сейчас, тот самый запах фиксажа, и мы с Захар Захарычем в красном свете склонились над чудесно проступающей картиной – научное судно Института географии под названием «Галс» (эдакая была посудина) на рейде в Астрахани. Я числилась на нем матросом второй статьи. Так удалось устроиться. А ты в это время был под Можайском в местечке Красновидово, где географы МГУ проходили практику. Там целая компания «Школы юнг» – юных географов с серьезным видом что-то проходила, изучала, и мои письма летели из Астрахани в Можай, из Можая я получала в какой-нибудь из волжских городов «до востребования».

В.А. – В конце пятидесятых годов я вернулся из армии и узнал от отца, что в Доме ученых состоится торжество по поводу 80-летия З.З. Я пошел. Запомнилось выступление Давида Львовича Арманда, он рассказал биографию юбиляра. З.З. был поэт, не в смысле стихов, а всей своей жизнью.

В начале 20 века З.З. имел прикосновение к студенческим беспорядкам, за что был изгнан из Московского университета. Тогда он купил фотоаппарат с принадлежностями и отправился фотографировать Россию. Он прошел для начала Волгу от истоков до устья – от родника среди болотца, первой деревни в верховьях, первого моста и т. д. Каждую излучину, каждый город он снимал, выжидая наилучшее освещение, сто раз подбирая ракурс… Это все со штатива. Как носил он на себе ящик со стеклами, громадный аппарат и махину на трех ногах – трудно себе представить. Потом у него были экспедиции в самые удаленные окраины вплоть до Тибета. Во многих книгах по географии были книги З. З. Но никто не сфотографировал его, нет его портрета…