В нашем доме на Старомонетном, на выселках и в поле - [139]

К сожалению, фотоархив З. З. Виноградова не удалось сохранить. Лишь небольшая часть его работ хранится в Институте географии, другая – в Историческом музее (на Красной площади), где была организована выставка лучших его произведений.

Е. Д. Арманд, В. А. Потулов Захар Захарович

В.А. Шла война, я был целыми днями на дворе, что родителями не одобрялось, и мне было предложено посещать вечера для детей, организованные Захаром Захаровичем Виноградовым; позже вечера эти получили название Захарников. Повели. Познакомили с З. З. Помню, знакомство произошло в подвале, где размещалась фотолаборатория: З.З. был институтским фотографом. В лаборатории пахло фиксажем. З.З. разговаривал с мужчиной, при котором была девочка моих лет; нас познакомили. Стали выяснять наш возраст, и оказалось, что в школу нам идти на следующий год, – от этого при помощи нехитрой арифметики веду отсчет нашего знакомства, 1942 год.

Вот еще одно обстоятельство: по рассказам родителей, партия долгие годы изживала все старорежимные традиции. Рождество и елка, напоминающая о нем, подлежали запрету. Елки продавали тайно частники около вокзалов за большие деньги. Незадолго перед войной елку допустили. А во время войны, когда появилась тенденция обратная – возрождать традиции, стали даже устраивать новогодние елки в Колонном зале Дома Союзов. Очень красочные билеты раздавали в школе в основном детям погибших фронтовиков и живых энкаведешников. Побывавшие приносили красивые коробочки из-под подарков, рассказывали, что в них было.

Детская елка в Институте. Справа Лена Стеженская (Середина) в роли Снегурочки.

Е.Д. Ни я, ни ты на этих елках не бывали, но, счастливейшими – мы бывали на праздниках Захар Захарыча каждую субботу! На Захарниках.

Отец мой, работавший всю жизнь в Институте географии, возил меня частенько на работу, потому что меня, как и тебя, некуда было девать. И даже на ночные дежурства отец брал меня и устраивал в кабинете директора на диване – черном, дерматиновом, пухло-выпуклом. Покрывал моим же надставленным по подолу пальтишком, а сам был где – не знаю, я спала.

На Захарники родители были рады сдать детей и быть от них свободными. Дети были еще больше рады быть свободными от родителей.

В.А. Они, родители, приезжали к окончанию Захарников, чтобы забрать нас по домам. Помню, твои родители замешкались, остальные родители пытались выяснить, где Алена живет. «Там, где стоят большие дядя и тетя», – был ответ. Около метро Дзержинская в те времена действительно стояла скульптура рабочего и работницы.

Е.Д. Про тех двух мастодонтов, что стояли между арками входа и выхода метро, такие здоровенные тяжелые, серые, – спасибо, напомнил, но моя зрительная память восстанавливает только их ноги… А когда же они ушли? Исчезли как тать в нощи… Но хватит про истуканов, давай про нашего любимого.

Мой отец звал его за глаза Захар, не из непочтения, а скорее наоборот, чувствуя и уважение, и удивление, но и что-то одновременно комическое. Захар Захарыч ошибся веком. И имя казалось забавным, Захар – чуть ли не Прохор – устаревшим, да еще помноженным на два. Захар Захарыч выглядел каким-нибудь коллежским асессором или регистратором (как мы себе представляем эти персонажи из классической литературы). На фоне нашей мастодонтности он был утончен и антикварен. По субботам он встречал гостей в дверях зала. Он говорил: «Аленушка, дружочек мой, как мы рады, что увидим сегодня чудесные танцы…» При этом он брал мою руку между своих (нисколько не жал, вероятно, поцеловал бы ручку, если бы это по тем временам не было «Боже упаси»). Я не уверена, что он называл меня на «ты». Может быть, на «Вы». Он таял, я таяла…

Я входила в этот любимый, до сих пор любимейший зал, который считала круглым, хотя он был квадратным. Вихри вальса ходили по кругу.

Здание до революции было богадельней. Что тут делали старушки? Не танцевали же! Скорее всего, это бывшая домовая церковь. А после революции – конференц-зал. В этом зале отец мой защищал кандидатскую диссертацию (у знакомого брал на вечер костюм и галстук) и докторскую. И брат мой кандидатскую и докторскую, и жена брата, и дочка, и зять брата кандидатскую и докторскую.

В.А. Да, зал сам по себе был замечательным, там было много заманчивых вещей: при входе возвышение, на котором стоял длинный стол (стол Ученого совета – В.А.), а около него большое президентское кресло, в которое мы могли втиснуться втроем, а позднее – вдвоем. Мы это кресло считали особенно почетным местом и стремились быстрее занять его.

Бывали там и более старшие дети – Алексей Арманд, Алексей Николаев, других не помню, но они скоро перестали ходить. Им, наверно, неинтересно было с такой мелкотой, как мы.

Е.Д. Как же ты не помнишь, что в зале кружились пары, а два Алеши были подростками, они еще не доросли вальсировать с девушками и смущались. Они даже краснели от смущения (или так были румяны?). Один Алеша был моим братом, а другой – сыном постоянной машинистки Института. Она печатала и перепечатывала на машинке все отцовские статьи, обе диссертации, монографии и (о чем надо было как следует молчать) записки моей бабушки – Лидии Мариановны Арманд – из истории школы-колонии для сирот, которую она организовала в двадцатых годах и в конце эпопеи была посажена в тюрьму и кончила жизнь, как принято было кончать тогда интеллигентам (с интеллигентами). А машинистка, милейшая Ольга Алексеевна Николаева, рисковала перепечатывать эти заплесневелые рукописи, слепой текст, чтобы они, обесцветившись окончательно, не пропали для человечества (они несколько лет были замурованы в стене нашей полуподвальной квартиры). Но замуровывали и размуровывали и перепечатывали взрослые, а молодежь тем временем танцевала.