В начале всех миров - [26]

И продавала табак, мундштуки и трубки.

Так бы и длилась спокойная эта жизнь,

Если б один обалдуй не пришел к прилавку,

Не хорохорился, не козырял тузы,

Не перенюхал последнюю всю поставку.

Был неуклюж, перепуган, нелеп, смешон,

Ты никого не узнал в этом силуэте?

Если смущался – прятался в капюшон,

Но продолжал обещать все-все-все на свете.

Знаешь, я верила сладким его речам.

Всем своим сердцем быть с ним навсегда желала.

Но что мне делать теперь, ты подумай сам,

Раз такой сказки тебе, мой хороший, мало?

«Месяц щурит глаза, улыбается невредим…»

Если женщину изнасилуют, а она не будет кричать

достаточно громко, то ее нужно убить.

Библия. Второзаконие 22:23–24. (одно из толкований)

Месяц щурит глаза, улыбается невредим.

Я убил ее, Отче! Четырнадцать долгих зим

Миновало с тех пор, как она почила в грязи,

Распустилась цветами багряных кровоподтеков.

Я убил ее, Отче! И горек свершенный грех.

Я любил ее больше, чем ты возлюбил нас всех,

Но четырнадцать зим на дорогу ложится снег,

Унося ее влагой в ржавелые пасти стоков.

Я любил ее больше, чем пламя любило сталь.

Я дарил ей сусальное золото и хрусталь.

Но в жестоких руках беспощадна твоя скрижаль —

Неоспоримы страшные приговоры.

Я живу в новом мире четырнадцать долгих зим.

Я брожу по дорогам, ненужен и невредим.

Я убил ее, Отче! И холод полярных льдин

Гонит бесов в моей груди смоляные норы.

Я любил ее больше, чем рабские спины плеть.

Я хотел ей владеть. Я всего лишь хотел владеть!

А не видеть, как мягких волос завитая медь

Утекает на снег, расцветая закатно-алым.

Я живу в новом мире четырнадцать долгих зим.

Жду, что небо разверзнется. Жду, когда сгину с ним.

А она за плечом. Ослепителен яркий нимб.

Почему же, Господь? Почему она не кричала?

Я живу в новом мире, который создал я сам.

Я не нужен подземному царству и небесам.

А она за плечом. Гладит ветром по волосам,

Выжигает глаза этим чистым и ярким светом,

Не дает отпустить сжатый камень в моей руке,

Запирает слова на негнущемся языке.

Я убил ее, отче! И горек свершенный грех.

…Даже летом в иссушенном воздухе пахнет снегом.

Пекарня Лиз

У Лиз бесцветно-сухие кудри, размер одежды,

наверно, сотый.

И руки вечно в муке и пудре – с восхода солнца

кипит работа.

Открыты настежь резные двери, наполнен

запахом спящий город.

Пекарня Лиз на тенистом сквере. У Лиз цветастый

подол и ворот,

Веснушек рой на лице курносом, румянец щедро

раскрасил щеки.

Каким еще удивишь вопросом о нашем сказочном

хлебопеке?

К ней ходят старые, ходят дети. К ней едут люди

с любых окраин.

Пухляшке Лиз – лишь одной на свете! – такой

бесценный талант подарен.

У нашей Лиз золотые руки. В любом рогалике,

в хлебном море

Есть средство против тоски и скуки, живет лекарство

от всякой хвори.

Когда гроза прервала прогулку, ушла любовь,

повредил колено —

Купи у Лиззи простую булку и боль отпустит

тебя из плена.

У Лиз смешные большие уши и голос слишком

уж басовитый,

Но Лиз латает больные души. Лиз с каждым

ласкова и открыта.

Важнее внешности добродетель.

Пусть тонки губы, пухлы запястья,

Но знают взрослые, верят дети:

в пекарне Лиз выпекают счастье.

Последняя колыбельная

В доме темно и пугливо свеча дрожит.

Лес тянет руки-сучья к окну в мольбе.

Спи, мой хороший. Мороки-миражи

Живы, покуда страхи живут в тебе.

Ночь приближается. Алым горит закат.

Спи, юный Кеннет[2], под звуки волшебных слов.

Завтра погибнет в битве твой старший брат.

Завтра мы все потеряем своих отцов.

В доме темно и пугливо свеча дрожит.

Спи, юный воин. Я тьму прогоню за дверь.

Страшной ценой ты останешься завтра жить.

Выйдешь каленой сталью из всех потерь.

Спи, храбрый Кеннет. Так скоро наступит срок

Детскими пальцами сжать рукоять меча…

Месяц на небе юн и серебророг.

Ночь истекает. Вот-вот догорит свеча.

Алым пожаром на ели падет восход.

Верить и помнить, Кеннет, пообещай.

Вороны Морриган кружатся у ворот,

Губы дрожат и нет сил прошептать… Прощай.

Завтра я стану последним твоим щитом,

Любящим сердцем куплю бесконечность лет.

Спи, сын мой, Кеннет. И не забывай о том,

Что и тебе будет время держать ответ.

Будь же бесстрашен, Кеннет, и справедлив.

Вырастешь статным – на солнце блестит броня.

Только таким ты останешься дальше жить.

Только такими рождаются из огня.

Сначала больно – потом привыкнешь

Сначала больно – потом привыкнешь бумагой рваться

под хохот ножниц.

Не замечая усмешки лисьи его несчетных богинь-наложниц,

Давясь служанок привычной лестью и зябко кутаясь

в атлас платьев,

Бояться ложа, как страшной мести, как будто хочет

тебя распять он.

Сначала больно – но станет легче. Тебе на диво

к лицу корона.

Быть в клетке запертой птицей певчей – цена за близость

венца и трона.

Но перстни, пальцы твои сжимая, вливают в жилы

могильный холод.

Зачем ему ты нужна – такая? Король так молод…

Бесстыдно молод!

Прекрасных фрейлин цветные стаи вокруг него —

выбирай любую.

Не плачь, не хмурься. Печали старят. Не важно,

с кем он, кого целует,

Тебе корона к лицу на диво! Тебе на диво к лицу сапфиры!

Учись быть гибкой изящной ивой. Учись быть гордой

и очень сильной.

Сначала больно – но стиснешь зубы, перенесешь,

обернувшись сталью.

Король – надменный, бесстрашный, грубый —

перед тобой семенит шакальи

И пресмыкается, словно нищий, проворовавшийся