В мечтах о швейной машинке - [70]

Придётся написать ему, что Ассунтина уже не со мной. И отнести переводные картинки в приют, где ей, возможно, даже не разрешат принимать передачи. Но стоит ли рассказывать обо всём, что со мной случилось, то есть о том, какую жизнь, пользуясь отсутствием Гвидо, устроила мне его бабушка?.. Это ещё только предстояло решить.

Я улеглась на кровать, прижала письмо к груди и, несмотря на ранний час, попыталась уснуть. Разбудили меня уборщицы, которых прислала синьорина Эстер. С ними же она передала обед и чистое белье. Чтобы привести квартиру в порядок и собрать мусор, нам даже вчетвером потребовалось немало усилий. В присутствии этих женщин я, как могла, старалась держать себя в руках, и только сладостные мысли о письме, спрятанном за вырезом сорочки, согревали мне сердце.

К ночи квартира почти обрела привычный вид: даже кровать была заправлена ​​чистыми простынями синьорины Эстер. Когда женщины ушли, я поужинала чашкой молока и принялась греть воду, чтобы вымыться в большой оцинкованной лохани: слишком уж много следов оставили на моём теле трое суток заключения, тревога, холодный пот, загаженная уборная, койка без белья и раковина без воды. Покончив с мытьём, я смочила волосы керосином и туго обернула голову полотенцем. Эту пытку мне предстояло терпеть ещё несколько дней, иначе непрошенных гостей, полученных от побродяжки, не выведешь. Разве что обриться наголо – но за четыре месяца, до возвращения Гвидо, волосы не успеют отрасти настолько, чтобы ему было приятно их гладить.

Наконец, совершенно измученная, я уснула, сунув одну руку под подушку, чтобы касаться письма, которое было мне дороже любых драгоценностей. А наутро, как и обещала, пошла к синьорине Эстер и рассказала ей всё, не упомянув, разве что, о подаренном Гвидо кольце и о том, что Ассунтина куда-то его задевала. Уж и не знаю почему, но этого я стыдилась больше всего. Даже больше, чем гнусного предложения, которое сделала мне донна Лючиния.

Мне казалось, что моя заступница, такая открытая и современная, будет в восторге от истории моей любви, поддержит меня в борьбе за то, чтобы её сохранить. Но она выглядела обеспокоенной:

– А ты уверена? В конце концов, вы виделись всего несколько раз, провели вместе, может, пару часов... Разве этого достаточно, чтобы друг друга узнать? Мужчины, они ведь ради своей цели на всё готовы...

– Он ещё ни в чём не проявил ко мне неуважения. И сказал, что хочет жениться.

– Так вот чем объясняется гнев его бабушки и её желание во что бы то ни стало от тебя избавиться! Но... он и впрямь готов на тебе жениться? Смелости-то хватит? Или в последний момент отменит всё под каким-нибудь надуманным предлогом? Будь осторожна, не дай себя скомпрометировать; если он тебя бросит, твоя репутация будет разрушена навсегда. И потом... допустим, он всё-таки женится... Ты уверена, что когда его восторги поутихнут, он не начнёт тебя стыдиться?

Подумай только, говорила она, ведь в конце концов Гвидо – тоже Дельсорбо и, возможно, в чём-то похож на дона Урбано. Помнишь, как они поступили с Кирикой? А вдруг он будет только счастлив, если ты примешь предложение донны Лючинии?

– Не может быть! – возмутилась я. – Вы его совсем не знаете!

– Верно. Но разве ты успела узнать его достаточно хорошо?

Я не знала, что ответить. Её советы, её беспокойство, её недоверие не были, разумеется, беспричинными. Но разве могла я не думать, что после расставания с маркизом Риццальдо, навсегда лишившего её иллюзий относительно любви и брака, она попросту утратила веру в мужскую искренность?

Я же, напротив, всей душой доверяла Гвидо. И пусть я пообещала синьорине Эстер впредь быть осмотрительнее, чтобы не подвергать себя риску новых преследований, сердце моё переполняла решимость дожидаться возвращения любимого, а до того времени работать над собой, стараясь подняться до его уровня. Что бы ни случилось, он не должен меня стыдиться.

Следующие несколько дней я отчаянно пыталась вернуться к привычной жизни. Хозяйка бакалейной лавки заказала мне для дочери, которую отправляла в пансион, белье и одежду согласно тамошним правилам: фасоны и ткани – строго по уставу, никаких вольностей. Правда, найти ткани такого качества у нас в городе не удалось, за ними посылали в Г. Поскольку времени до отъезда оставалось немного, я каждое утро ходила работать к ним домой, где стояла прекрасная швейная машинка с ножной педалью, позволявшая шить гораздо быстрее и чаще приглашать будущую школьницу на примерки, а вечерами дошивала у себя, вручную. Свою машинку я больше не доставала, даже сменить иглу, чтобы понять, где поломка и смогу ли я разобраться с ней самостоятельно, не пыталась. Мне казалось, что руки полицейских осквернили её. Сама мысль о том, чтобы стереть жирные отпечатки их пальцев спиртом, вызывала у меня отвращение. Понятное дело, рано или поздно починить всё-таки пришлось бы. Но до тех пор я решила пользоваться машинкой заказчицы.

За кройкой и шитьём мне то и дело вспоминались мешковатые полосатые робы, вроде той, что носила теперь Ассунтина. Как-то я решила навестить её в приюте, и даже пошла, прихватив переводные картинки, но в последний момент не хватило духу: осталась на площади и, прячась за памятником Гарибальди, смотрела на играющих за высоким забором сирот. Те носились в догонялки, прыгали через скакалку, спорили, кричали. Без косичек я едва узнала Ассунтину: круглая, словно стеклянный шарик, голова с выбритыми висками и коротким чубчиком на лбу, «под Умберто