В мечтах о швейной машинке - [69]

От нахлынувшего облегчения я разрыдалась. Синьор Артонези, смутившись, протянул мне платок. Его экипаж ожидал снаружи; он лично меня подсадил, а после отвёз домой. У входа в здание мы встретили Эстер с хозяйкой, которую моей подруге удалось задобрить и убедить меня не выселять. Сказать по правде, я до сих пор не знаю, как она это сделала: видимо, маркиза в очередной раз воспользовалась всей силой своего обаяния и красноречия. Ей также пришлось потратить некоторую сумму на то, чтобы с самого первого дня снарядить бригаду из трёх женщин, не только занимавшихся вместо меня уборкой, но и неустанно приглядывавших за полицейскими, чтобы вовремя устранить поломки, грязь и беспорядок, которые те неизменно устраивали на лестницах и в коридорах.

Впрочем, мою квартирку не смогли защитить даже они: там словно бы пронёсся ураган. «Женщины зайдут чуть позже, помогут, – утешила меня синьорина Эстер. – А пока давай проверим, не пропало ли чего».

Вместе мы медленно, шаг за шагом, осмотрели гостиную, спальню и кухню. Из всего имущества меня особенно волновала сохранность двух: жестянки-«шкатулки» и швейной машинки. Первую я нашла на полу в кухне, в куче другого мусора, раздавленную, словно её топтали ногами, – может, от ярости, что внутри оказалась лишь пригоршня монет, а не драгоценности, которые искали? Впрочем, денег полицейские не тронули: я обнаружила их на подоконнике, в конверте. Помощник адвоката запечатал его сургучом и потребовал, чтобы сержант засвидетельствовал это своей подписью. А швейная машинка в итоге отыскалась в спальне, прямо на сетке кровати, рядом со смятым, но целым матрасом, – одному Богу известно, как она туда попала. Из всех повреждений – лишь явственно видные отпечатки пальцев на полировке и согнувшаяся игла: должно быть, решила я, кому-то вздумалось покрутить ручку, не отрегулировав предварительно лапку.

Синьорина Эстер поставила на место опрокинутые бабушкины кресла, сдвинула разбросанные вокруг вещи и предложила мне сесть, а сама уселась напротив.

– Твоя записка меня ужасно заинтриговала, – начала она. – Ты ведь писала, что хочешь сообщить мне нечто очень радостное, и я уже к утру сгорала от нетерпения. А после обеда совсем встревожилась, велела подать экипаж и приехала. Ещё и часа не прошло, как тебя увели: местные кумушки вовсю это обсуждали. Возможно, тебя немного утешит, что они поголовно встали на твою сторону и возмущались поведением полицейских, опасаясь, правда, что подобное может случиться с любой из них. Я сразу же бросилась к папе в контору, попросив его вмешаться, он вызвал нашего адвоката. А уж тот немедля направил запрос на участие в обыске и посоветовал договориться с прессой – сама бы я об этом и не подумала. Редактор газеты – папин знакомый и кое-чем ему обязан. Как выяснилось, он получил анонимную заметку об обвинениях в воровстве и проституции. Позже мы узнали, что обвиняет тебя донна Лючиния Дельсорбо, и заметка в газету, скорее всего, тоже её рук дело. Бессмыслица какая-то! Адвокат считает, что после скандала с завещанием дона Урбано она вконец помешалась. С другой стороны, ей ведь почти сто лет! Ну, как бы там ни было, от тебя-то я точно всё узнаю. А редактор сказал, мол, если бы в воровстве обвинили какую-нибудь важную персону, он бы, конечно, не мог не дать заметке хода. Но, уж простите великодушно, обычная швея и какие-то подозрения?.. На это не стоит даже чернила тратить. В общем, на наше счастье, новости не просочились. Знаем только мы.

Благодарности Эстер не желала. Неужели я так плохо её знаю? Неужели могла подумать, что, увидев несправедливость, она станет молчать? Тем более если речь о близком человеке. Я упала на колени и, схватив её руку, принялась целовать.

– Что ты, что ты, не стоит... Поднимайся! Я же не принц Рудольф из «Парижских тайн», – улыбнулась она. – Не будь рядом отца, что бы я могла? Ладно, поеду домой, а ты пока попробуй немного отдохнуть. Приходи завтра после обеда, выпьем кофе: я хочу узнать всё в мельчайших подробностях. Но не сегодня, ты слишком устала, – и уже в дверях предупредила, что видела в почтовом ящике в вестибюле пару конвертов. – Похоже, тебе кто-то писал. Если неприятное или оскорбительное, не волнуйся, просто отложи, потом отдадим адвокату.

Впрочем, ничего неприятного в конвертах не оказалось, даже наоборот. Один, из банка, извещал о поступлении ежемесячной ренты Мисс, которую я регулярно получала с января. На другом стоял штемпель Турина, и я поцеловала его, даже не успев распечатать. Потом заперла дверь, дважды повернув ключ, присела на край кровати и с колотящимся от волнения сердцем принялась читать. Первое письмо от Гвидо! И так на него похожее – доброе, нежное, искреннее! Не скажу, что там было написано, но до сих пор храню этот листок среди самых дорогих вещей. Единственное, что меня чуточку задело, хотя и было всего лишь ещё одним знаком внимания, душевной щедрости: Гвидо вложил в конверт переводные картинки для Ассунтины. «От попутчика в поезде, – приписал он сбоку, на узком краю бумаги, чтобы не намочить. – Уверен, они тебе понравятся. Девочки в Турине от них без ума».