В мечтах о швейной машинке - [5]

«Мальчишку хочет из неё сделать...» – раздражённо шептали родственники. Свояченица синьора Артонези тоже заявила: «Послушай, со временем Эстер выйдет замуж, и это не принесёт ей никакой пользы. Ты своими руками лишаешь дочь счастья». Но тот лишь пожал плечами и велел ей больше интересоваться образованием собственных дочерей, редкостных вертихвосток.

Такую оригинальность и презрение к условностям (а заодно и к расходам, которые подобное поведение за собой влекло) синьор Артонези мог позволить себе лишь потому, что был несметно богат. Владелец огромных полей, засеянных пшеницей, ячменём и хмелем, он, в отличие от многих других местных землевладельцев, никогда не ограничивался положенной долей урожая арендаторов, а лично управлял и несколькими принадлежащими ему мельницами, которыми разрешал пользоваться всем другим окрестным фермерам, и единственной в нашем регионе крупной пивоварней. Дочь не раз сопровождала его во время инспекций.

– В один прекрасный день управляться со всем этим придётся тебе, – говорил он.

– Точнее, её мужу, – поправляла свояченица, тётка девушки по материнской линии. – Если, конечно, ты со своей экстравагантностью не оставишь её старой девой.

А это будет непросто, думала я, потому что синьорина Эстер Артонези была не только богатой наследницей, но и редкой красавицей. Её стройная, элегантная фигура поражала необычной изящностью движений, а милое, но при этом очень выразительное лицо заставляло забыть обо всем даже безразличных к женщинам грубиянов. За ней увивались многие кавалеры, но она с лёгкостью сдерживала их пыл, парой мягких, далёких от оскорбления фраз давая понять, что им стоит держаться подальше. Это было для меня ещё одним поводом восхищаться ею. Мужчины казались мне нелепыми, особенно когда пытались ухаживать за девушками: кое-какие действия и бессмысленные, приторно-сладкие фразы, уж поверьте, годятся только для оперных либретто.

Услышав, что синьорина Эстер влюбилась в маркиза Риццальдо, которого встретила в манеже, я не могла в это поверить, не говоря уже о том, что маркиз в свои тридцать казался мне глубоким стариком. Бабушка, однако, не нашла в происходящем ничего странного. Маркиз, как рассказала нам галантерейщица, у которой мы покупали иголки с нитками, был хоть и не так богат, как Артонези, но вполне состоятелен, а значит, точно не оказался бы очередным охотником за приданым. Кроме того, он носил знатный титул и происходил из древнего, весьма почтенного дворянского рода, единственным представителем которого стал после всё той же великой эпидемии, так что желание жениться, родить наследника, а, может, и создать большую семью, пока сам он ещё достаточно молод, казалось всем вполне логичным. Что до возраста невесты, то для моей бабушки и её знакомых в этом не было проблемы: сами они выходили замуж лет в шестнадцать.

Однако синьор Артонези, до того потакавший многим капризам дочери, никак не хотел соглашаться с этим её выбором: маркиз ему инстинктивно не нравился, хоть ничего конкретного он против него и не имел. Но вот сама Эстер казалась ему слишком юной для роли жены и хозяйки.

– Ты ещё такая неопытная, – твердил он, – тебе ещё столькому предстоит научиться...

– Гвельфо научит, – упрямо отвечала дочь.

– Я ведь прошу тебя лишь дождаться совершеннолетия, – настаивал отец. – Если к тому времени не передумаешь, я дам тебе и разрешение, и благословение.

– Четыре года! Смерти моей хочешь? Через четыре года я буду старухой, а Гвельфо тем временем найдёт себе другую: ты не представляешь, сколько девушек вокруг него крутится. И потом, уж прости за прямоту, но, когда я стану совершеннолетней, твоё разрешение мне не понадобится.

Об этих спорах мы знали из рассказов экономки. Она также не раз говорила нам о страстных посланиях, регулярно приходивших на адрес Артонези в сопровождении огромных букетов цветов. И о долгих днях, когда синьорина Эстер плакала в своей комнате, поскольку отец теперь не позволял ей выходить из дома одной, а всем возможным компаньонкам было приказано не допускать её контактов с маркизом.

Как-то утром девушка, очень бледная, вошла в отцовский кабинет и молча протянула ему только что полученное письмо: «Если я не смогу получить тебя, то покончу с собой. Без тебя моя жизнь не имеет смысла».

«Если Гвельфо убьёт себя, я последую за ним в могилу», – заявила Эстер с таким убийственным спокойствием, что синьор Артонези впервые по-настоящему испугался. Он смирился, принял претендента на руку дочери и долго с ним беседовал. В итоге молодые могли отныне считаться официально помолвленными, хотя и не должны были встречаться наедине. Маркиз имел право приходить к Эстер домой, обедать с ней по воскресеньям, сопровождать их с отцом в поездках на мельницу и пивоварню, посещать в компании тётки и кузин городские балы-маскарады или пить со своей невестой горячий шоколад в самом роскошном местном кафе – том, что на проспекте, прозванном за остеклённую террасу «Хрустальным дворцом», куда захаживала одна только знать. Но уединяться им двоим не следовало: отец поставил условие, чтобы свидания всегда происходили при свидетелях. Впрочем, писать друг другу они могли без каких-либо ограничений и контроля. Что касается приданого, синьор Артонези пообещал выплачивать дочери солидное содержание, но никакого недвижимого имущества в собственность не отдавал. «После моей смерти она унаследует всё, так что это, вроде бы, уже её собственность», – сказал он, и маркиз постыдился возражать. Помолвка должна была продлиться два года, чтобы проверить взаимность чувств влюблённых: разумеется, разорвать её после официального оглашения, о котором сразу же узнал весь город, было бы невероятным скандалом. Но синьора Артонези больше интересовала не репутация дочери, а её счастье, да и сама она осуждения не боялась.