— Чего за бренди такая? — спросил игумен, с любопытством разглядывая кучу снеди на столе.
— Сейчас узнаешь, — улыбнулся Костя, доставая стеклянные стопки.
Минут через тридцать охмелевший игумен, покончив со своими расспросами о неизвестных ему продуктах, начал сам охотно рассказывать гостям обо всех местных новостях, не забывая при этом отдавать дань гостинцам.
— Бедновато тут у вас, — сказал адмирал, после очередной опустошённой стопки.
— Так откуда ж богатству-то взяться? — стал жаловаться настоятель, — монастырской братии всего с дюжину человек наберётся, холопьев своих почти нет, а чужие обидеть норовят. То тони наши займут, то сети отымут. А в прошлом годе солеварню подожгли. Хорошо вовремя заметили, потушить успели.
— А сёл отписанных разве не имеете?
— Имели, а что толку? То мурмане нападут и всё пожгут, то холопья сами уходят куда подальше, а кто и остаётся, много ли с них возьмёшь?
— И что, часто мурмане нападают?
— Редкий год, если ватажка из двух-трёх десятков этих нехристей в здешних землях не отметится. А самая большая напасть случилось почитай шестьдесят три года назад. Понаехали черти на шнеках, прости мя Господи, — перекрестился настоятель, — числом в полтыщи и по всем берегам церквушки, погосты и сёла пожгли да пограбили. В ту пору два боярских сынка Марфы Васильевой здесь находились, Онтон и Филикс. Мурмане живота их лишили, а тела в воду бросили. Прежний настоятель тела отроков выловил и похоронил. Сильно Марфа убивалась по своим сыновьям. На месте их погребения велела церквушку выстроить и деньги большие дала. И то — дело, прежнюю мурмане сожгли. Много она монастырю тогда милости оказала, и сёла отписала, и ловчие места, и пашни… А нынче тут Борецкие командуют. Их купцы приезжают только соль да рыбу забрать, и то норовят каждый раз деньгу утаить…
— Борецкие? — услышал адмирал знакомую фамилию, — а Феликс и Антон разве не сыновья Марфы Борецкой?
— Окстись, дон! — игумен пьяно замахал на него руками, — какие дети? Борецкая тогда ещё на свет народиться не успела. Зато сейчас вцепилась в эти земли, словно пёс оголодавший в брошенную ему кость. Но ничего, поговаривают недолго ей осталось… Четыре года назад ейный сынок Дмитрий супротив Москвы выступил, рать большую собрал. Москвичи же двумя дружинами шли, одной командовал князь Даниил Холмский, а другую вёл сам Великий князь Иван Васильевич. Хотел Борецкий разбить их порознь. У Холмского десять тысяч воинов было, а у Ивана Васильевича двадцать…
— А у Дмитрия Борецкого, сколько было? — спросил адмирал, наливая очередную стопку.
— Если считать всех союзников, что согласились с ним пойти, то тысяч тридцать набиралось. Вот и пошли они сначала все на Даниила Холмского. Только куда новгородцам с князем тягаться? У него дружина вся конная, в доспехи тяжёлые облачённая и в боях не раз побывавшая. Налетел он соколом да в трёх сшибках сбил новгородцев и погнал по лесам и полям…
— А союзники?
— А что союзники? Одна посошная рать! Ещё не знай, кто больше радовался поражению новгородцев, их союзники или сами москвичи.
— Отчего же так?
— Знамо отчего! — ответил настоятель и, чокнувшись с Константином и Афанасием, влил в себя очередную стопку, после чего с удовольствием захрустел солёным огурцом и, жуя, продолжил, — новгородские бояре сами жируют, а людишек земских в чёрном теле держат, обирают почём зря. Так им и этого мало! Решили они Новгород под власть схизматиков латинских отдать, веру предать православную. Вот и наказал их Господь Бог за алчность ненасытную…
— Слышь, отец, ты так рассказываешь, словно сам в тех событиях принимал участие, — усмехнулся адмирал.
— Зачем мне принимать? В том годе много побитых новгородских людишек по лесам от московских тиунов прятались. Сильно тогда лютовал Великий князь. Дмитрия Борецкого за предательство живота лишил. Вот и бежали от его гнева кто куда. Бывало и в нашу обитель забредали. От них и наслушался…
— Понятно, — вздохнул адмирал. — Дерутся православные меж собой, дерутся, убивают друг друга почём зря, а земли богатые пустыми стоят…
— Это про какие земли, дон Константин, ты речь ведёшь? — навострил ушки настоятель.
— Про те, откуда пришёл сюда.
— Отчего же они пустынными стоят?
— Беда случилась у нас два десятка лет назад, мор большой прошёл, многие жизни унёс. Благо справились с напастью, научились ей противостоять. Земля окрепла после болезни, многие стада животных пасутся нынче на ней, рыбы в реках плавает без счёта, в горах руда томится в избытке, на полях трава выше роста человеческого… Лишь монастырей на земле не видно, ибо некому жить в монастырях, отцов святых не хватает. Живут людишки сами по себе, забывая о слове Божьем.
— Как сами по себе? — изумился настоятель. — Ни дани, ни оброка не платят?
— Без присмотра, конечно, никого не оставляем. Император малые дружины держит повсюду, чтобы за порядком следили и рубежи блюли. Только земли богатой много, а людей мало. Некому её обрабатывать. Вот и стоит она сама по себе. Император и рад бы отдать эти земли кому-нибудь в пользование, только в ближайших к нам странах басурмане да язычники живут… Разве можно им разрешать селиться в богатых землях, на которых нет монастырей православных?
