Ольга старалась утешить детей, но после своих же толковых и звучавших как будто спокойно фраз не выдерживала и начинала плакать вместе с Володей и Таней,
Несколько раз приходила старуха хозяйка. Она же и обмывала тело, и когда вышла из комнаты за водой, то по дороге спросила Листова, останется ли он на даче.
— Деньги заплачу все, — ответил он и отвернулся.
Целые сутки в беленьком домике была суета, слышались голоса чужих людей, пение и пахло ладаном.
Хоронили Юлию Федоровну рано утром. Гроб несли на сельское кладбище крестьяне с перевязанными платками руками.
Процессия медленно двигалась по лесной просеке.
Свя-тый бес-смерт-ны-ы-ый, —
заливался в хоре тенор, и мягко прикрыли его густые басы:
И пение привлекло мало-помалу целую толпу дачников. Ольга уехала через неделю после похорон, когда Листов снова переселился в город.
— Не сердись, голубчик, — говорила она, стоя на площадке вагона, — не подумай, что из эгоизма бросаю тебя одного в такие тяжелые дни. Теперь тебе без меня будет легче. Не с кем будет говорить о ней и мучить себя. Гувернантка, которую рекомендовал Вяземцев, отличная женщина, и дети скоро привяжутся к ней так же, как и ко мне.
Когда ударил второй звонок, Листов сказал:
— Знаешь, вот этот… доктор сделал сравнение: «Если свеча догорела, так должна потухнуть». А мне кажется, что дунул на свечу я…
— Нет, нет, и не мучь себя. Тебе так кажется, потому что ты хороший человек и совесть у тебя болезненно чутка. Придут в порядок нервы — не будет казаться. Работай больше, о детях думай. Мне пиши пореже…
Ударил третий звонок.
Листов все же писал Ольге почти через день, хотя она отвечала редко и коротко. Только в конце сентября Ольга написала ему длинное письмо, и заканчивалось оно так: «Может быть, этим поступком я противоречу самой себе, но отказать Зарудному еще раз не хватило сил. Такой он здоровый душою, такой честный и нетронутый городской грязью человек. Вдвоем с ним можно сделать людям много добра…»
1911
[2]
