В лесу - [7]

— Может быть, это и так, — произнесла Ольга, — но женщина, раз она любит, то она готова заплатить за эту любовь всегда и всем тем, что ты перечислил в каждом из трех случаев, до жизни включительно.

— Согласен с этим и я. Значит, так или иначе, — любовь самое дорогое и для мужчины и для женщины,

— Да, — почти одними губами ответила Ольга.

VI

Когда было около двух часов ночи, Юлия Федоровна закашлялась и несколько секунд искала возле себя стакан с холодным чаем, потом зацепила его локтем и опрокинула. Стакан упал и зазвенел по полу.

Передохнув немного, больная встала с постели и, опустив свои худые, как кости, ноги в войлочные туфли, хотела дойти до стоявшего на подоконнике графина с водой, но после трех шагов у нее закружилась голова, и она села на холодный пол, поддерживая себя кулаком правой руки, а потом упала и вытянулась во всю длину изможденного тела. Зеленый луч луны, точно шнурок, тянулся сквозь щель ставни и скользил по белой кофточке Юлии Федоровны.

В комнате был тяжелый воздух. Пронзительно, не умолкая ни на одну секунду, пищал комар.

— Во-ло-я… — попробовала больная окликнуть спавшего в соседней комнате сына.

— Во-ло-и-чка…

Собравшись с силами, она доползла наконец до окна, а потом отворила ставню. Зеленоватый луч расплылся по полу в широкую ленту.

В окно был виден покачивавшийся между соснами гамак и в нем две белые фигуры.

«Если бы теперь воздуху, — думала Юлия Федоровна, — если бы я могла отворить и раму!.. Вдохнула бы — и сейчас бы стало легче. Они там вдвоям, а я никогда, никогда ничего подобного не буду переживать. Нужно окликнуть их». Она оперлась толом о подоконник и изо всей силы дернула задвижку, но та не поддалась.

Больная заплакала и, медленно опустившись на колени, снова свалилась на бок, и щека ее прикоснулась к полу.

«Господи, пошли смерть, только смерть, — может быть, я не верю в тебя, как нужно, но послушай меня, исполни последнюю мою просьбу, пошли смерть», — молилась мысленно Юлия Федоровна.

Зазвенело в ушах, и комната вместе с лунным светом медленно поплыла вокруг. Трудно было понять, какой это темный предмет лежит возле самого лица, и нет сил сообразить, почему во рту стало вдруг тепло и солоно, а в ногах и руках сладко…

— Послушай, кажется, Юлия в окно стучит, — сказала упавшим голосом Ольга Листову и соскочила с гамака.

— Нет, это тебе так показалось. Этого быть не может. Она спит.

— Смотри: окно стало темным, значит, ставня отворена.

Ужас сдавил голову Листову, и ему стало трудно дышать.

Через секунду оба они были в комнате. Юлия Федоровна не двигалась.

— Зажги спичку, — хрипло сказала Ольга, и этот голос Листов потом помнил всю жизнь.

Руки у него тряслись, и он долго не мог найти коробочку со спичками.

Наконец свеча, медленно разгораясь, осветила комнату, и лунный свет на полу пропал.

В двух шагах от окна лежала с полураскрытым ртом и мутными глазами Юлия Федоровна.

Возле лица чернела лужа крови; красноватая густая жидкость дотекла до валявшегося недалеко от покойной одеяла и расползлась в две стороны.

— Ну, за доктором скорее, может быть, это еще обморок от потери крови, — повелительным шепотом произнесла Ольга.

Рассудок подсказывал, что никакого доктора не нужно, но не было сил верить, что все уже кончилось так неожиданно и так просто.

«Теперь главное не растеряться и не разбудить детей», — думала она и повторила;

— Иди же!

Листов побежал. Чтобы выиграть время, он пошел не по улице, а через лес, напрямик. Он не слыхал шума деревьев и не видел нырявшего впереди белым пятном Руслана.

Доктор жил возле станции. Листов задыхался, спотыкаясь о корни, и немного овладел собою, когда показались зеленые огоньки стрелок. Он помнил, что когда надавил кнопку звонка, то где-то недалеко военный оркестр грянул «Тореадора»[1], и особенно отчетливо были слышны удары палок маленького барабана. Доктор еще не спал, торопливо надел пальто и сейчас же пошел.

— Мы сидели… мы сидели… — начал ему рассказывать на ходу Листов и ничего не мог рассказать.

Дошли быстро. Ольга встретила их в дверях. Она уже уложила труп на постель и молча отодвинулась, чтобы дать пройти.

Доктор взял руку покойницы и, продержав ее с минуту, бережно положил обратно. Затем расстегнул кофточку и приложил ухо к теплому еще телу… Подняв голову, он подошел к невытертой луже крови, поглядел на лес и, сделав виноватое лицо, сказал:

— Я уже ничем не могу помочь…

Листов тихо плакал, облокотившись о комод обеими руками.

Доктор взял его за талию, как ребенка, и вывел на балкон. Вслед за ними вышла и Ольга.

— Я знаю, что утешать в таких случаях бесполезно, — говорил доктор. — Но конец был неизбежен. Теперь нужно думать о том, что она уже не страдает и не будет страдать. От кашля, вероятно, лопнул какой-нибудь сосуд. Если бы этого не случилось сегодня, то случилось бы через несколько дней, и никто в этом не виноват.

— А мне кажется, что я виноват! — глухо произнес Листов.

— Нет. Я следил за течением болезни полтора месяца. Вы образованный человек и не можете не понимать, что если свеча догорела — она должна потухнуть…

И Ольга и Листов в эту ночь не спали, но не разговаривали. Не говорили они между собой и на следующий день.