В лабиринтах вечности - [38]

Он ошибся: отель, построенный ещё до викторианской эпохи, мало чем напоминала европейский, даже самого низкого сорта. В номере — тёмной комнате — колченогий стул и убогая кровать, а из всех удобств — в углу красовался медный таз, над ним на простой веревке был привязан кувшин с водой. Пауль долго приноравливался, пытаясь хоть как-то умыться.

Нестерпимая жара и отсутствие ванной комнаты в номере привело Пауля в полное исступление.

Пауль тяжело опустился на стул, стул под ним предательски скрипнул. Возможно, только сейчас он понял, что такое быть археологом, и, пренебрегая всеми благами цивилизации, идти и искать доказательства своих предположений (или возможно, бредовых идей, кто знает?).

— Не погорячился ли я? Смогу ли, — подумал он. И тут же с детским упрямством потряс кулаком, угрожая неведомым врагам.

— Смогу! Докажу! Всем докажу!

Но сил ему это не прибавило, как и уверенности. «Что я буду делать, если не найду переводчика!? Почему не подумал о нем раньше? Ведь переводчика можно было выписать из Каира! Да, что-то я… погорячился! Приехал в арабскую страну, а языка не знаю».

И пока ещё слабая — грозящая перерасти в настоящую панику — тревога заполняла его душу, терзая какой-то мрачной безнадежностью.

Еле дождавшись, когда спадет дневной зной, он отправился в караван-сарай, по дороге прикупил себе лёгкий балахон, правда, одеть постеснялся. Так и предстал перед арабами в караван-сарае в шерстяном костюме цвета маренго, застегнутым на все пуговицы, лаковых штиблетах и изящной тростью в руках. Арабы к подобной красоте остались безучастны. Большая часть из них молча курили кальяны, на лицах изредка проплывали отрешенные улыбки, а через ноздри струились белые струйки дыма. Несколько человек играли в нарды — и игра их занимала гораздо больше, чем сбивчивые попытки Пауля поведать им о каких-то там надписях Атлантов. Ни у одного араба его предложение отправиться в храм богини войны Нейт не вызвало отклика. Разговор о деньгах мало-мальски оживлял сумрачные лица этих детей пустыни, и заверения Пауля, что он будет отлично платить, вероятно, порадовало их — они дружно закивали:

— Хорошо, хорошо, хорошо…

Но было ясно — никто из них так и не отважится выйти на знойные улицы из-под укрытия караван-сарая. Арабы все как один твердили лишь одно: «Хамсин!» Оказывается, в ожидании южного ветра — Хамсина, — Египет обычно замирал и никакие посулы и блага не смогли бы заставить кого-либо в это время отправиться в путь. И вновь Пауль натыкался на непреодолимую преграду, теперь же в виде каких-то катаклизмов.

— Что же мне делать? — спросил он хозяина караван — сарая, который переводил арабам его призывные речи, — Никто не хочет идти со мной!

— Это понятно, — ответил тот, — бывало, что в песчаных бурях пропадали целые армии!

Пауль удивленно посмотрел на него, а хозяин, печально, продолжил:

— Когда я был молодым, как ты, всё искал, пропавшую в этих песках в пятом веке до нашей эры Армию царя Камбиза. Жизнь положил…

— Нашли? — с интересом спросил его Пауль.

— Нет! — удручённо ответил хозяин, — армия царя Камбиза затерялась где-то в песках, да так, что и следов ее нет!

Пауль плелся в отель, в сотые раз ругая себя…

…Ночью в душной, жаркой комнатке, он снова и снова проклинал всё на свете!

Когда-то давно, в годы студенческой юности, в заснеженном Петербурге он уже испытывал подобный жар от стен. Это было несказанно приятно — после морозца посидеть на русской печке, погреть озябшие руки и ноги, и попить липового чая с маковыми крендельками — что могло быть лучше? Но когда ты находишься в печке сам, то нагретые стены лишь усиливают твое исступленное отчаянье — «если не сойду с ума, то просто сварюсь заживо!».

И осознание: один в Египте, нет проводника, арабского не знает, всюду грязь, даже воды нормальной нет, и ожидают Хамсин (как долго все это продлится?!). Но самое удивительное было то, что он только сейчас сообразил, что с иероглифами — беда еще большая, чем с арабским языком. А без этих знаний его затея — найти следы Атлантов в Египте — обречена на провал!

«Может вернуться?»

Голова раскалывалась.

«Да, точно, завтра — домой!»

«Погорячился я!»

Тело липкое, неприятно тёплое…

— У меня жар? — потрогал лоб. — Нет.

Тяжело засыпал. Во сне плавился с чертями в большом котле, и ему казалось, что уже и не так жарко, и это его веселило, и он заигрывал с чертихами, а они в ответ ласково помахивали хвостами, пританцовывая, дразнили его: «Атлантида, Атлантида, Атлантида!» и манили его…, манили…, манили…

Наутро, лишь первые розовые лучи прокрались в комнату сквозь маленькое оконце, в дверь тихонечко постучали. Тяжело выплывая из липкого жаркого сна, Пауль еле оторвал от подушки отяжелевшую от ужасной ночи голову, нехотя открыл дверь, не ожидая ничего хорошего, протирая заспанные глаза, пробубнил: «Кого еще чертихи принесли в такую рань? И не спится же вам!»

На пороге стоял высокий, молодой с остренькими глазками и по-европейски закрученными усиками араб в белом балахоне. «Наверное, напялил свой праздничный гельбабий?» — подумал Пауль. Незнакомец и вправду разительно отличался от всех, кого ему уже пришлось лицезреть за прошлый день, то ли опрятностью, то ли свежестью, — «прямо какой-то арабский аристократизм», рассматривал он юношу.