В лабиринтах романа-загадки - [2]
Окончательно развеивает сомнения следующий недавно опубликованный фрагмент из мемуарных записей ближайшего друга-врага Катаева — Юрия Олеши: «Я Хлебникова не видел. У меня такое ощущение, что я вошел в дом и мог его увидеть, но он только что ушел. Это почти близко к действительности, так как он бывал в квартире Е. Фоминой в Мыльниковом переулке, где жил Катаев и где я бывал часто. Катаев его, например, видел, и именно у Е. Фоминой»[9].
Многочисленные сходные примеры читатель обнаружит сам в тексте нашего комментария к «Алмазному венцу».
Совсем другое дело — катаевская нюансировка фактов. Рассказывая в «Алмазном венце» о подлинных в своей основе событиях, Валентин Петрович умело пользовался целым арсеналом уловок, способных преобразить реальность почти до неузнаваемости. Главные среди этих уловок: превращение отрывков чужих мемуаров в подсобный материал для строительства своего собственного текста[10], а также резкое смещение акцентов и психологических мотивировок при описании событий[11]. И наконец — сознательное умолчание о тех обстоятельствах, которые препятствовали автору «Алмазного венца» показывать читателю прошлое в нужном ему, автору, свете.
Так, горестно сетуя на несправедливость опалы, наложенной советским государством на Михаила Зощенко и Бориса Пастернака, Катаев ни словом не обмолвился о собственном активном участии в этой опале[12]. Благостно излагая обстоятельства своего последнего визита к Михаилу Булгакову, автор «Алмазного венца» «забыл» упомянуть о той своей встрече с Михаилом Афанасьевичем, в ходе которой Булгаков был вынужден оборвать зарвавшегося коллегу негодующей репликой: «Валя, вы жопа»[13]. И так далее, и так далее.
Иногда, впрочем, автор «Алмазного венца» скрывал истину, что называется, «себе в убыток»: например, стремясь в «Венце» представить Исаака Бабеля этаким волком-одиночкой, чурающимся литературных группировок, Катаев сознательно преуменьшил оценку автором «Конармии» прозы «южно-русской школы»: «У меня сложилось такое впечатление, что ни ключика <Юрия Олешу>, ни меня он как писателей не признавал». Между тем, Валентин Петрович не мог не знать о тех высоких словах, которые Бабель произнес о «южно-русской школе» и о прозе лично Катаева с Олешей на своем вечере, состоявшемся в сентябре 1937 года[14].
Возвращаясь к разговору о наиболее точном жанровом определении для книги Катаева, вспомним формулу, которую вечный катаевский оппонент Виктор Шкловский когда-то предложил для юношеского произведения Вениамина Каверина: «памфлетный мемуарный роман»[15].
История усвоения катаевского памфлетного мемуарного романа читающей публикой заслуживает того, чтобы о ней рассказать подробнее.
Впервые напечатанное в б номере журнала «Новый мир» за 1978 год, это произведение стремительно завоевало бешеную популярность в интеллигентской среде.
Но единодушия в оценках «Алмазного венца» отнюдь не наблюдалось. Сам автор был склонен воспринимать ситуацию драматически: «…не понят „Алмазный мой венец“, клюют, щиплют», — жаловался он в разговоре с поэтом-земляком Семеном Липкиным[16].
Сходное ощущение сохранилось в памяти у литератора националиста Н. Переяслова, который многие годы спустя защищал катаевский роман от потенциальных недругов и поощрительно сопоставлял катаевскую книгу с мемуарной трилогией Ст. Куняева «Поэзия. Судьба. Россия»: «Я хорошо помню, сколько негодования, возмущения и споров вызвали в свое время напечатанные в „Новом мире“ художественные мемуары Валентина Катаева „Алмазный мой венец“ <…> что бы там кто ни говорил и ни писал об этой книге, а для меня она и по сей день остается одной из самых горячо любимых и перечитываемых»[17].
Как это ни странно, но реплика Переяслова прозвучала в унисон со следующим высказыванием эмигранта-западника А. Гладилина: «„Алмазный мой венец“ вызвал, мягко говоря, недовольство прогрессивной интеллигенции. До Парижа доходили слухи: Москва возмущена! <…> В советской прессе появились ядовито-кислые рецензии. Парадокс: классика отечественной литературы защищала только <радиостанция> „Свобода“ в лице вашего покорного слуги»[18].
Чтение насквозь большинства рецензий на роман Катаева ясно показывает, что все эти и некоторые другие суждения о публичной экзекуции, которой якобы подвергся автор «Алмазного венца» после опубликования своих мемуаров, сильно преувеличены. А точнее будет сказать: достаточно многочисленные частные нелицеприятные оценки романа лишь в нескольких случаях преобразились в печатные отклики на новое произведение Героя Социалистического Труда (1974), автора официально канонизированных «Сына полка» и «Маленькой железной двери в стене».
В качестве примера отрицательной оценки «Алмазного венца», не попавшей в печать, приведем здесь мнение поэта Давида Самойлова из его письма к Лидии Корнеевне Чуковской (оно было получено адресаткой 7 июля 1978 года — менее чем через месяц после выхода «катаевского» номера «Нового мира» — такова была степень заинтересованности советской интеллигенции мемуарами Катаева!): «Это набор низкопробных сплетен, зависти, цинизма, восторга перед славой и сладкой жизнью. А завернуто все в такие обертки, что закачаешься. Это, конечно, на первый взгляд. Выручает ассоциативный метод и дешевые парадоксы. Но ведь клюют и на это. Говорят: очаровательно»
