В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов - [7]

Когда я был во второй раз в Сорренто, у меня уже сложился замысел «Дороги на Океан». Вы знаете, что я иногда графически могу изображать свои веши. Изображал я и «Дорогу на Океан». Для меня это был не роман, а что-то вроде пружины, которая раскручивается. Это такой же важный музыкальный ключ, который стоит в начале музыки, его нужно послушать, и он тебя заставит идти куда-то даль­ше. Когда я показал Горькому графическую схему «Дороги на Оке­ан», он сказал мне те самые поразительные слова, которые меня за­рядили на всю жизнь.

А. ОВЧАРЕНКО: А когда произошел разговор, в ходе которого вы сказали Горькому, что запевная фраза «Детства» по образной струк­туре рисунка может служить манифестом реалистической школы?

Л. ЛЕОНОВ: Тоже в 1931 году. Я восхищался неповторимой выразительностью — помните! — описания того, как мать Алеши сто­ит на коленях, зачесывая длинные, мягкие волосы отца со лба на затылок черной гребенкой. Я добавил: «Есть чему поучиться!» Он сказал: «Вам-то чему учиться у меня?».

А. ОВЧАРЕНКО: Как Горький отнесся к вашей оценке «На дне»? Может быть, он кокетничал, когда говорил: «Не удалось!»?

Л. ЛЕОНОВ: Мне трудно, я был недостаточно умен, — поймите меня правильно, чтобы не решаться тогда оценивать «На дне». Пер­вая вешь, которая шла во МХАТе, я имею в виду мою вещь, была ужасна! Но Станиславскому она очень понравилась. И он дал таких актеров, как Лужский, Москвин, Ливанов, Кедров, Соколов, и они, конечно, придали пьесе блеск. Я был тогда молод. И я мог только удивляться, как такое Горькому удалось.

А. ОВЧАРЕНКО: Горькому было 35 лет, когда он написал «На дне».

Л. ЛЕОНОВ: Помню, много рассказывал ему о «Воре», расска­зывал такие куски, которые были вокруг «Вора».

А. ОВЧАРЕНКО: Особый интерес Горького к «Вору» понятен. «Вор» сделан с исключительным инженерным мастерством. Горько­му же труднее всего давалось композиционное мастерство.

Л. ЛЕОНОВ: У него великолепные характеры. Великолепная кисть и мазок, но никогда у него в вещах не было никакой тайны. Всякая вещь должна иметь корень квадратный — нужно искать, думать, я должен перестать понимать, как это делается. Я попытался сделать с Достоевским, с «Братьями Карамазовыми», так: я помнил роман в общем, а детально — забыл. И я решил так его читать: положил книгу, начал читать, затем закрывал страничку и думал, как бы я дальше это сделал, совпадет ли мое решение с тем, как у Достоевского. И что же? Совпадает раз, два. А потом вдруг невообразимый полет: он ложится на крыло и мчится так, что только перышки трепещут. И дух захватывает. И не верится, что он не имел возможности подолгу сидеть над своими произведениями. Вот мы сидим, переписываем, переделываем. А он не имел такой возможности, сдавал издателям свои произведения чуть ли не в черновых вариантах. А какие органы играют в них? Что бы он мог сделать, если бы у него были другие условия для работы?!

Я недавно читал разговор Кириллова со Ставрогиным. Это просто записная книжка. А какие глубины! И он никогда ничего не менял.

А. ОВЧАРЕНКО: Вы уже утомились. Для разрядки, хочу напомнить еще об одном документе, которым мы также располагаем.

Как-то я видел у вас «Папскую грамоту, пожалованную Леониду Леонову». Мы располагаем черновым наброском ее. Он сделан рукой Горького. Не понимаю только, почему Архив А. М. Горького датиру­ет его 1927 годом, да еще июлем, после 15-ого. По-моему, в 1927 году вы были в Сорренто с Татьяной Михайловной и потому не нуждались в таком свидетельстве. Прежде чем прочесть удостоверение, я хочу сказать вот о чем. Как-то вы познакомили меня с записью Горького о русской бане. Она тоже, если не ошибаюсь, была сочинена в ваш второй приезд в Сорренто. Сопоставляя эти два документа, я не могу не заключить, что в то время у Горького было очень хорошее, весе­лое, жизнерадостное настроение. Вот черновик удостоверения:

«Канцелярия Его Католического Святейшества и властителя гра­да Ватикана папы Пия XI по наблюдениям за благонравным пове­дением литераторов Союза Советов Сим удостоверяется, что ли­тератор Союза Советов Леонид Леонов, пребывая в Италии, вел себя примерно, благонравно, на особ женского пола внимания не обращал и греховного желания исследовать оных не обнаружи­вал, пил умеренно».

Л. ЛЕОНОВ: Таня, принеси, пожалуйста, эту грамоту. Это удо­стоверение было для моей жены, которой тогда со мной не было. Я не раз жалел, что жена не с нами. Тогда Горький написал это удостоверение. Это было в 1931 году. В 1927 году я и Катаев были у Горького с женами. Второй раз я был один. Это, конечно, 1931 год. (Т.М. Леонова приносит подлинник удостоверения, выполненный очень красочно, на большом листе бумаги. Под удостоверением под­писи Грохало, М. Пешкова, Халатова, Ракицкого, Крючкова...)

А. ОВЧАРЕНКО: Как складывался ваш день в Сорренто?

Л. ЛЕОНОВ: И в первый, и во второй раз я останавливался в отеле... как его?

А. ОВЧАРЕНКО: «Минерва»?

Л. ЛЕОНОВ: Вот, — поражавшем полным безмолвием. Горький кончал работать в два часа, и я к этому времени приходил к нему. Мы сидели с ним, разговаривали. Иногда гуляли...

А. ОВЧАРЕНКО: Леонид Максимович, не приходилось ли вам говорить с Горьким о книге, в которой рассказывается о том, как избирают и посвящают пап?