В кровавом омуте - [7]

мало, да и то горький, суп был жидкий- прежидкий, нередко «крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой» ...

В мае месяце больных начали выводить гулять на больничный двор. Через некоторое время начал двигаться и я. Прогулка для меня была большим развлечением. Я вступал в разговор с другими заключенными, узнавал через них, что происходит на воле, и невольно начинал мечтать о свободе. В камере эти мечты быстро разрушались суровой действительностью.

В конце мая меня вызвали в контору. Хотя мне и трудно было идти, но я пошел охотно с затаенным любопытством. Зачем это? Неужели этот вызов является предвестником свободы? Нет, не может быть:      ведь, я же

«обреченный»! Оказалось, меня вызвали на допрос, и знаете — к кому? К новому начальнику контрразведки. Вот так реприманд! Что сие означает? Скоро все выяснилось. Когда прежний начальник контрразведки, Эверт, после целого ряда убийств арестованных с целью грабежа, был уличен в своих «подвигах» и предан военному суду, на его место был назначен бывший жандармский ротмистр Постников. Главнокомандующий Гайда поручил ему «произвести расследование обстоятельств» моего ареста. Постников так

№ 4-5 В КРОВАВОМ ОМУТЕ 331

и объяснил мне причину неожиданного своего появления в качестве следователя. О его назначении новым начальником контрразведки я слышал раньше в больнице и был осведомлен о том, что в царские времена он был жандармским ротмистром в г. Ишиме, весьма опытным в делах политического сыска. Когда он мне заявил, кто он и зачем появился, я насторожился. Он мне задал следующие вопросы:

1) Был ли я при Советской власти председателем реквизиционной (!) комиссии, 2) был ли я членом забастовочного комитета в январе месяце текущего года (1919), при военном положении г. Тюмени, во время забастовки транспортных рабочих, 3) признаю ли я забастовку, как законный целесообразный метод борьбы и 4) действительно ли я нахожусь в родственных      отношениях      с председателем Центр. Исп. Ком. Советов Свердловым, с которым при Советской власти вел переписку. На поставленные вопросы я ответил, что я был председателем ревизионной, а не реквизиционной комиссии, что я был избран членом забастовочного комитета, но потом, благодаря моей занятости другими делами, был заменен другим лицом, имя которого я не назвал, что забастовку я считаю вполне законным и целесообразным, в зависимости от условий времени и места, методом борьбы и что, наконец, я состою родственником Свердлова, о переписке с которым не считаю возможным говорить. Постников записал мои показания, т. к. правая рука у меня была забинтована, и я не мог писать сам. На мой вопрос, какова же дальнейшая судьба моего дела, Постников ответил, что теперь мое дело, с его заключением, будет отправлено начальнику гарнизона, которых перешлет его на «усмотрение» в штаб верховного главнокомандующего. По всей вероятности, меня скоро освободят. Через некоторое время после допроса мне разрешили свидание через решетку с моими знакомыми. От них я узнал, что к Рычкову в Екатеринбург ездила делегация от учительского союза хлопотать о моем освобождении. Рычков, как хитрая лиса, обещал ускорить мое освобождение. Кроме того, я узнал, что представитель тюменского городского самоуправления ездил в Омск к министру внутренних дел Пепеляеву вести переговоры о моем освобождении.

Пепеляев наотрез отказался меня освободить, считая меня «одним из опаснейших врагов Всероссийского Правительства». Все эти сведения для меня были неутешительными. Прошел июнь, наступил июль, а я все нахожусь в колчаковском плену. До меня дошли сведения, что Гайда покинул пост главнокомандующего. Мое дело застряло где-то в штабе. После взятия Екатеринбурга красными, в Тюмени началась паника среди колчаковцев. Военная администрация решила через некоторое время эвакуировать Тюмень. Что же сделают с заключенными. Нам стало известно, что часть заключенных будет освобождена, часть же будет отправлена на баржах в Тобольск. У всех стало в высшей степени напряженное состояние... Каждый знал, что поездка на баржах может окончиться очень печально: могут или потопить, или расстрелять. Тяжелобольным положение казалось совершенно безвыходным: их могут не освободить и не отправить на баржах, а просто прикончить здесь... Да, тяжелое время наступило... Что-то будет?

V. Неожиданное освобождение.

Идет день за днем. Некоторых из заключенных начинают освобождать. Они с радостными физиономиями выходят из тюрьмы; зато у оставшихся за решеткой настроение становится все мрачней: не сегодня-завтра их могут отправить на баржах. Я «обреченный»: мне нужно взять себя в руки и мужественно приготовиться к самому печальному исходу... Эх, зачем мое здоровье начало поправляться! Вместе с его улучшением пробуждается

332 МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ 4 — 5

понемногу жажда к жизни... Впрочем, все это ерунда!.. Разве страшно умереть, когда сознаешь свою правоту и когда чувствуешь, что твоя смерть не останется бесследной? Понемногу начинаешь успокаиваться...      Только одна мысль продолжает тревожить: а что будет с дочкой? Я знаю, что      она находится в хороших, надежных руках, но этого мало... Хорошо бы с ней повидаться. С этой мыслью засыпаешь и просыпаешься...      Наступает      26-е июля. Проходит утро, наступает обед, начинают разносить кипяток. Вдруг в камеру входит кто-то из тюремной администрации и громким, несколько торжественным тоном заявляет: «г. Авдеев, вот      бумага о вашем освобождении, собирайте ваши вещи и идите в контору». Что это такое? Сон или действительность? Я и свобода?.. Да разве это возможно? Не смеется ли надо мной тюремщик? Нет, бумага, действительно, есть. Я освобождаюсь по приказу генерала Пепеляева, брата того Пепеляева, который, будучи министром внутренних дел, ни за что не хотел меня освободить. Вот странная оказия! Как же это произошло? Ну, об этом узнаем на воле, а теперь давай поскорей собирать вещи и убираться отсюда подобру-поздорову. Итак, свобода? Да, свобода! Да здравствует свобода!..