— Собирай свои пожитки и давай за мной.
Лошадь Семёна ещё несколько раз всхрапнула и затихла. Из её рта повалила розовая пена.
— Фу ты… — вновь поморщился Первосвет.
Прутик с опаской приблизился, и некоторое время пытался собраться. Его руки дрожали, зубы стучали в нервном ознобе. А перед глазами всё стояла та жуткая картина паука, «колдовавшего» своими толстенными лапами. Попади он, Семён, на обед вместо лошади и… и…
Парня выкрутило наизнанку. Он согнулся по полам и вырвал прямо себе на штаны.
— Фу ты… итить твою налево! — вновь поморщился Первосвет. — Экий ты…
Он не закончил и пошёл садиться на своего жеребца.
— Ладно… со всяким бывает, — примирительно сказал Бор, оглядываясь по сторонам. — Себя вспомни…
Наконец, Прутику удалось забрать свои вещи, и он на негнущихся ногах поплёлся следом за огневолком.
Обоз нагнали через час. Бочаров тут же всё-таки приказал делать привал.
— Отойдём, — предложил Бор.
— Хорошо…
Северянин сжато поведал о случившимся.
— Думаю, Свирида тоже они… — многозначительно приподнял брови Бор. — Его следы оборвались шагах в ста от дороги.
— Пауки? — переспросил Бочаров, глядя на кусок мохнатой лапы. — Ни хрена себе! Это что же за тварь такая!
Взять лапу он не решился. На лице Платона промелькнула брезгливое выражение, сменившееся мрачной маской недовольства.
— Здесь никогда подобных тварей не было, — уверенно сказал Бочаров.
Он сурово взглянул на Бора, словно подозревал того в сумасшествии. Но северянин, казалось, даже не обратил на то внимания. Было видно, что он глубоко задумался.
— Это верно, — подал голос Первосвет. — В нашем крае отродясь такие паучищи не бегали.
— За то они бегают в иных местах, — процедил Бор. — Так ли, Прутик?
Семён вздрогнул и растерянно посмотрел на своих товарищей.
— Ну… ну… есть, конечно… Даже в Светолесье, как ехать в сторону Гадючьего плато…
— Вот-вот, — ухмыльнулся Бор. — Только не думаю, что эти твари через горы перебрались.
— Да? — приподнял брови Бочаров. — И откуда же они?
Бор вновь поглядел на Прутика, словно ждал от него какого-то признания.
— Ну-у… Нихаз его знает, — развёл руками Семён. — Если не через горы, то… то… Нет… нет-нет…
— Что? — напрягся Бор.
— Астрал ведь они тоже преодолеть не могли.
— Причём тут Астрал? — не понял Бочаров, а с ним и Первосвет.
— Ну, скажем, ещё я читал, что на Святой Земле обитают какие-то разновидности…
— На Святой Земле? — ухмыльнулся Платон. — Эка ты, парень, хватил! Как же они сюда забрели?
— Вот я и говорю, что никак.
Все, кроме Бора, улыбнулись. А северянин погладил бородку и вдруг смачно сплюнул на землю.
— Если бы да кабы… — проворчал он. — Не знаю, как вам, но мне ясно, что совсем ничего не ясно.
— Брат, ты что действительно считаешь, — улыбался Первосвет, — что они «прилетели» оттуда? Со Святой Земли? Или, может, их случайно торговцы завезли? Ха-ха!
— Случайно, — оскалился Бор. — Вот уж слово… так слово…
На этом обсуждение закончилось. Но у Семёна появилось твёрдое убеждение, что тут дело нечисто. И Бор, возможно, в чём-то прав.
«Но да поживём-увидим», — вздохнул Прутик.
— Угу… поживём, — кивнул Бор, чему-то ухмыляясь.
Из-за погоды в Старую слободку попали лишь к полудню следующего дня.
Это была та ещё дыра. Столь убогих мест нет, наверное, даже на дальних хуторках небогатого Ингоса. Там люди хоть тоже не богаты, но заброшенных неухоженных земельных наделов, огородиков поросших крапивой, не найдёшь.
Тут же сплошь унылые картины. И покосившиеся избы, почерневшие от времени, сырости и прочих бед. Их стены густо покрыты толстым слоем многолетнего зеленого мха, что придавало этим домам ещё более жалкий вид. (Хотя вот, правда, местные богатеи да знать жили очень неплохо. Даже очень неплохо.) Улицы же — сплошная грязь, вонь. Заборы, наверное, ставили косые плотники. Иначе никак не объяснить отсутствие в них не только стройности, но упорядоченности. Через бреши пролазила живность, вроде коз да свиней.
В общем, не дорожили здесь теми богатствами, что давала природа, не ценили землю. Для Прутика это было дико. Рождённый в просторе, он никак не мог взять в толк, отчего местные (по крайней мере, из Старой слободки) так странно себя вели. Это удивляло Семёна, можно сказать, что даже впечатляло, но по своему. Он с диким ужасом в глазах смотрел на это поселение, силясь понять — взаправду ли всё это.
А слободка жила день за днём, неделя за неделей, год за годом. Жила своей жизнью, понятной только местным.
И вроде бы руки у них есть. И ноги. И даже голова… А всё одно что-то не так.
Слободкинские выглядели угрюмыми, нелюдимыми. Это касалось практически всех. Прутик потом не раз сталкивался с такой ситуацией, что местные зло говорили друг о друге.
«Так ему (или ей) собаке и надо!» — основная фразочка, кружившая тут.
Семён на всякий случай спрашивал, а кто эта «собака»? И чего натворила?
— А ничего! — махнёт рукой собеседник.
И тут выяснится, что дело в простой зависти. Так все относились к друг другу, и в том ничего эдакого не видели.
Народ здесь был гнилой, никчемный, даже озверелый. Большинство жило впроголодь, забитые и нуждой, и собственной ленью, с тихо бурлящей злобой в сердце. Даже Первосвет, коренной, казалось бы, «жодинец», порой недобро отзывался о слободкинских, называя их не иначе, как «лодырями беспросветными».
