В коммандо - [24]

XIII. Страдания нашего коммандо

Всадники передвигались двумя группами, одна перед фургонами как авангард, другая позади фургонов как арьергард, каждый капрал или фельдкорнет был рядом со своими людьми. Крюгерсдорпцы более не оставляли своих мест без разрешения капрала. Даже те бюргеры, которые сперва отличались недисциплинированностью, теперь поняли необходимость соблюдать дисциплину и подчинялись командам офицеров.

Это была смешанная команда людей в возрасте и молодых. Но большинство было все еще в начале жизни, и были настроены против лишений партизанской жизни. Старики среди нас были людьми, чьи мощные характеры которых были все же несломлены. Было достойно похвалы, что и в старости они были готовы переносить трудности и опасности походной жизни для пользы своей страны, поскольку, хотя их характеры и были сильны, они все же были восприимчивы к холоду и сырости, от действия которых они не могли избавиться. Было также много храбрых маленьких мальчиков, которые таким образом были рано приобщены к лишениям походной жизни; но они воспринимали все это как приключение.

Здесь и были некоторые уитлендеры, которые оставались преданным нам. Все другие постепенно исчезли – или были взяты в плен, или убиты из-за своего излишнего геройства, или решили покинуть страну, разочаровавшись в ней. Горожане ни в коем случае не превосходили фермеров. Среди них также были предатели и капитулянты. Мы были горько разочарованы в людях всех родов деятельности, но особенно в так называемых «господах».

Наше состояние и вид действительно были непривычными. В жару, покрытые пылью, в рваной одежде, с торчащими во все стороны растрепанными бородами, на маленьких пони, покорно смотря вперед, безразличные к лишениям, нечувствительные к боли, которую чувствовали во всех членах после длинных утомительных переходов. Вначале разговоры помогали нам скоротать время, но потом это сошло на нет, и мы ехали, тупо глядя перед собой. Наши разговоры свелись к самым необходимым темам. У нас не было сил говорить о чем-то другом, и то, что раньше было для нас интересно, теперь стало чужим и далеким. Шпор, чтобы подстегнуть свои мысли, в этой монотонной жизни у нас не было. Полная апатия сделала нас нечувствительными ко всему окружающему, и только некоторые из нас, наиболее чувствительные, были всем этим задеты.

Мелочи, необходимые для нашего ежедневного существования, стали главным источником эмоций. Если кто-то терял нож, или если горшок или чайник ломались, или кружка была украдена, то мы были угнетены в течение многих дней, как будто это было для нас сокрушительным ударом. Нелегко было справиться с этим чувством глубокой депрессии. Единственным залогом нашей безопасности было то, что мы умом понимали, насколько все это несущественно, а понимание – первый шаг к исправлению.

Некоторые лучшие качества нашего характера систематически подавлялись. Мы гордились нашей жестокой ненавистью к врагу и считали это признаком патриотизма, радовались, когда враг падал под нашими пулями или становился жертвой эпидемии. Нам хотелось, чтобы в Европе началась большая война, если это помогло бы спасти наши республики, и, как следствие нашего патриотизма, преобладающей в нашем характере стала жестокость.

Жизнь в коммандо делала многих из нас пессимистами. Куда бы мы не приехали, первая мысль была о том, что наша любимая страна разрушена во всех отношениях. Мы повсюду видели сожженные дома, мирное население, которое силой согнали со своих мест, угнанный скот, а слухи говорили об ужасном произволе, который творился в отношении беспомощных женщин и детей. Если бы души наши не зачерствели, существование наше стало бы невозможным. Ко всему мы постепенно привыкли, но мысль о страданиях близких нам людей постоянно не давала нам покоя, и к этому привыкнуть было нельзя.

Особенно страдали женатые мужчины. Свое горе они переносили молча. Некоторые получили сообщения от жен, заключенных в тюрьмы или лагеря беженцев, в которых им предлагалось сдаться ради своих жен, потому что дальнейшая борьба не имеет смысла, так как страна все равно потеряна. Кто будет обвинять человека, который уезжает, беспокоясь о жене и детях, не думая о том, что случится с ним самим? Другая женщина, попавшая в другие условия, посылает мужу весть о том, что жизнь в лагере не так уж плоха и что он должен сражаться до конца. Тогда он остается, и его храбрость достойна храбрости его жены.

Некоторые мужчины, казалось, были безразличны к страданиям жены и детей. Это были люди, бесполезные в мирное время, но нужные нам во время войны. Но все же большинство, причем подавляющее большинство, были из тех, кто даже в самое тяжелое время были преданы своим товарищам, с которыми они вступили в эту борьбу, борьбу за независимость.

Всякий раз, когда мы приезжали в такое место, где есть вода, которой можно напоить лошадей, кто-то сразу должен был развести костер, другие принести воды, остальным тоже находилось дело. Это было необходимо для нашего выживания. Прибывшим первыми доставалась самая неприятная часть работы. Леса в хугевельде, где мы находились, было мало, вода часто была загрязнена теми, кто прошел раньше. Когда становилось жарко, мы делали навесы из ружей и одеял. Наша пища была проста. Она состояла из мяса и кукурузной каши утром, днем и вечером, часто без соли на протяжении многих недель. Кофе мы делали из размолотого в кофемолке поджаренного зерна. В течение войны мы научились пить все виды кофе – из пшеницы, овса, ячменя, бататов, кукурузы, и даже персиков. Мы стали настолько привычными к простому образу жизни, что наши желания уменьшились до крайности. Даже отсутствие сахара больше нас не волновало, и мы оставались здоровыми и сильными.