В коммандо - [2]

Прежде, чем коммандо выступило, началась ужасная гроза, сменившаяся ровным дождем. Мы с трудом пробирались в темноте, обходя овраги, фермы и отдельные дома, продвигаясь зигзагами по большой дуге к горам Данди. Никакого звука не было слышно, кроме глухого стука копыт скачущих лошадей. Время от времени мы шептали друг другу, как мы удивим врага. Когда лошади внезапно остановились, и неопытный наездник, предчувствуя опасность, непреднамеренно сказал, что хочет остановиться, мы обернулись в его сторону и сердито назвали его предателем. Мы тогда еще не знали, что были далеко за пределом слышимости от врага. Дождь прекратился. К утру мы достигли гор, и после того, как мы с большим трудом завели лошадей наверх, нам пришлось ждать рассвета в холоде, и сырости, наша одежда промокла насквозь. Плащ при таком сильном дожде был почти бесполезен. Когда рассвело, мы повели лошадей еще выше. Стоял густой туман. Генерал Лукас Мейер должен был атаковать на западе, а мы должны были действовать против врага с гор.

Когда рев орудий объявил о начале сражения, мы были полны энтузиазма, но генерал Эрасмус запретил нам идти дальше прежде, чем поднимется туман. Было весьма возможно, что туман мог стоять только на вершинах гор, из-за их большой высоты, и что будет ясно, как только мы начнем спускаться, поэтому несколько человек попросили генерала Эрасмуса разрешить им сходить на разведку. Но он был очень против этого, и сказал, что враг мог бы отрезать нам путь к отступлению и, что, «если враг окружит нас, с нами все будет кончено», сказал он. Как только рев орудий прекратился, мы отошли немного вглубь гор, чтобы позволить лошадям попастись. Но едва мы расседлали их, как со всех сторон раздались крики: «В седла! В седла!», и слева из долины донеслись звуки стрельбы. Отряд в 250 англичан, вероятно не догадываясь о нашем присутствии, попытался обойти вокруг горы и напасть на Лукаса Мейера с тыла, но был вынужден сдаться через несколько минут, сначала попытавшись укрыться в краале около дома.

Мы оставались три дня в горах Данди, и в течение всего этого времени шел непрерывный дождь, перемежающийся градом и ветром. Однажды, когда на несколько часов прояснилось, мы получили приказ напасть на город, но снова пошел дождь, и всю ту ночь мы должны были провести на своих позициях при сильном холоде, не имея укрытия. К счастью, той же ночью враг оставил свой лагерь и когда мы смотрели вниз на город следующим утром, хаки исчезли. Мы же только накануне смогли установить орудие, направленное на лагерь.

Когда мы возвратились к нашим седлам, лошади разбрелись, так что потребовался почти весь день, чтобы их собрать. Мой дядя, Пол Марэ, бывший прежде членом фольксраада от Заутпансберга, накормил нас жареной кукурузой – это было первое, что мы получили от коммандо, и мы поели с большим удовольствием.

Тем временем коммандо ушло. Мы последовали за ним и вошли в Данди, где помогли сами себе обзавестись хорошими вещами из магазинов, до которых остальное коммандо пока не добралось.

Такой грабеж – неизбежное зло. Всегда есть начальники и подчиненные, и когда коммандо попадает в дом или на ферму, которая уже была ограблена, они продолжают грабеж, потому что это нужно им для того, чтобы воевать. Так мы рассуждали, и тоже участвовали в грабеже. К чести наших бюргеров я могу сказать, что вначале намерения разграбить город не было, и были попытки это предотвратить. Основную ответственность за это несут уитлендеры их низших слоев, которые присоединились к нам не по убеждению, а только чтобы иметь возможность захватить добычу, и именно они на них лежит ответственность за дурную славу, которую распространяли о нас люди, не знавшие истинного положения вещей. То же самое касалось воровства. Если кто-то терял лошадь, искать ее следовало только у ирландцев или у других уитлендеров, и иногда он не мог признать свою лошадь, потому что воры подрезали ей гриву и хвост. Не стану говорить, что сами мы были без греха. Бывало и так, что бур оставлял уитлендеру свою клячу в обмен на его чистокровную лошадь, потому что для бура лошадь – это все. Правда и то, что лишь немногие из людей защищены от деморализующего влияния войны, и я не стану отрицать, что война показала не самые лучшие наши стороны; но все же я не буду в своем рассказе выставлять в дурном свете своих товарищей, ведь мир и так отвернулся от нас, поскольку мы не оправдали его ожиданий.

После нашего отъезда из Данди грабеж беспрепятственно продолжался. Уже тогда мы начали замечать опустошения, которые являются непоправимым последствием войны. Здесь и там дома были полностью разграблены. На станции Гленко я вошел в дом начальника станции – хорошо устроенный, уютный дом, с красивыми картинами, книгами, зеркалами. Некоторые массивные серебряные кружки и другие ценные вещи валялись на полу. Семья только что обедала, поскольку скатерть все еще лежала на столе. Я поел то, что было на столе, написал письмо домой ручкой и чернилами, которые нашел там же, и оставил дом. Позже, когда я возвратился, все было полностью разграблено, а некоторые зеркала разбиты. В окрестностях было много всякого сброда, в том числе кафров и кули, и, судя по всему, это была их работа.