В капкане - [18]

— Хорошо, хорошо, смотрю прямо.

— Мама… Первая история — правда?

— Да, — кивнула она.

— Мы переезжаем?

— Да, очень скоро.

— Хорошо. А вторая… про торт?

— Правда, — также уверенно сказала она.

Коля смотрел в большие мамины глаза и не видел в них ни капельки лжи. Неужели она так хорошо умела обманывать?

— Я не смог тебя раскусить, — признался он честно. — Давай, еще раз спрошу.

— Спрашивай, спрашивай, — улыбнулась мама, разглаживая наволочку.

Ему не хотелось, чтобы история с тортом оказалась неправдой. Лучше, пусть другая, с переездом.

— Мама, в первый раз ты меня обманула?

— Нет, — покачала она головой.

Настроение начало портиться. Ее глаза были честны. Значит, все-таки, торта не будет.

— Тогда обманула во второй раз?

— И во второй — нет.

И снова глаза мамы светились правдой. Именно светились. Потому что, когда человек обманывает, взгляд его становится неясным, расплывчатым, как бы двойным. Заметить это довольно трудно, легче почувствовать. Коля умел делать и то, и другое: ни одному мальчишке не удавалось обвести его вокруг пальца. А вот взрослым — пожалуйста.

— Я сдаюсь, — сказал он с кислым видом. Признавайся, где неправда.

— Нигде, — улыбнулась мама. — Все правда.

Он встрепенулся.

— И про торт?

— Да. Завтра получаю аванс и покупаю тебе самый большой торт.

— Ура! — крикнул он, обняв ее за пояс. — А зачем ты рассказала мне две правды? Мы же договаривались.

— Я не умею обманывать, сынок. И не хочу, чтобы ты этому учился.

— И я не хочу, мама. Но ты меня учишь быть честным, а на улице попадаются те, кто этой честностью пользуются.

— Их очень мало, сынок. Добрых людей намного больше.

— Может, и мало, но нам с тобой они попались, и мы, честные, им проиграли. Это неправильно, мы должны уметь от них защищаться. Как же тогда быть?

— Ну, хорошо, хорошо, давай играть дальше. Только теперь твой черед рассказывать, мой — отгадывать.

Он улыбнулся. Какая хорошая у него мама. Самая лучшая на свете.

Глава 6

Как только машина остановилась, Полынцев торопливо выбрался из салона.

— Я с тобой, Мошкин, больше никуда не поеду! Тебе только на велосипеде кататься, и то по безлюдным местам.

— Они сами виноваты, — оправдываясь, пробурчал коллега.

— Конечно. И тот автобус, и «Форд», и «Ауди».

— Да, представь себе — все! Наворуют прав, а потом скачут по дороге, как горные бараны.

— Чья б корова мычала. Все — катись к своим проверяющим. Нет сил, с тобой дальше разговаривать. Привет Вишняковой.

Дождавшись, когда машина тронется с места, Полынцев перешел дорогу и отправился на пляж.

Поговорить со спасателем в прошлый раз не удалось — второй труп спутал все планы. Но необходимость в беседе не отпала. Нужно было восполнить образовавшийся пробел, учинив культуристу жесткий допрос с пристрастием. Кстати, о пристрастиях.

Говорят, в царское время существовало несколько степеней допроса. Самая суровая предусматривала физическое воздействие, то есть пытку. Современные деятели на всех углах визжат о лютости советской власти, но восхваляют интеллигентность русского царизма. А между тем, культурные и образованные дворяне учеников в школе — секли, солдат в армии — пороли, арестантов — пытали. И никто из «их благородий» за это не пострадал. В советское же время, по рассказам ветеранов, за каждый синяк на теле задержанного милиционеру набрасывали год заключения. Но это так, к слову о предстоящем допросе. Милицию сегодня никто не боится. Даже девушки в белых халатах.

На пляже было по-прежнему безлюдно. Медсестра Нина Растатуева, стоя на крылечке медпункта, мечтательно поглядывала на реку, на яхты, на пляж… на бредущего вдоль берега милиционера. Вид последнего, вероятно, не вызвал в девичьем сердце радостных биений, потому что она, взмахнув полой белого халата, торопливо скрылась за дверью. «Не любит меня, — подумал Полынцев, направляясь следом. — Как же после этого не поздороваться — грех». Задержавшись на секунду под окном, где на песке поблескивали мелкие осколки битого стекла, он решительно вошел в вагончик.

— Здравствуйте, просто Нина. А я снова к вам.

— Вижу, — сказала она сердито.

— Что ж вы от меня прячетесь, неужели так насолил?

— Я не прячусь, вам показалось.

— Возможно, — взглянул он на плакат с рисунком бесполых человечков. — Хотя в людях я разбираюсь немного лучше вашего.

— Вам-то откуда знать, как я в людях разбираюсь.

— По себе сужу: смотрите на меня, как утка на повара, здороваться не желаете, разговаривать не хотите.

— Спасибо за утку.

— Приятного аппетита. А между тем человек я добрый, отзывчивый и, не побоюсь этого слова, справедливый. Вы, к сожаленью, отнеслись ко мне враждебно. Отсюда вывод — не разбираетесь в людях.

— Вы лекции мне пришли читать?

— Нет, просто хочу поделиться с вами жизненным опытом, дать пару советов на будущее. Девушка вы молодая, норовистая — думаю, пригодятся.

— Насчет опыта, неизвестно, кто с кем делиться должен. Вам сколько лет, извините?

— 22.

— Понятно, — ухмыльнулась она с видом десятиклассницы, встретившей на пути дошколенка. — Когда вы в ползунки прудили, я уже в школу ходила.

Сравнение получилось несимпатичным. Судя по довольному лицу девушки, сейчас она представляла его в ползунках и милицейской фуражке. Только зачем же вспоминать именно тот, деликатный период, когда можно взять другой, более ранний.