В канун бабьего лета - [34]

И не одна семья так и не увидит своего кормильца, не найдет могилки его, чтобы в престольный праздник прийти всей роднею и поплакать над прахом безвременно ушедшего из жизни родного человека.

Едучая ржавчина точила плуги и косилки, дожди и ветры клонили к земле плетни, разметывали соломенные и камышовые крыши в осиротевших хозяйствах.

Томилась, сохла земля, поджидая хлеборобов-хозяев, старела на корню сочная луговая трава. А те казаки, каких не приласкала смерть, будто забыли об исконном своем крестьянском долге. Другие заботы и хлопоты обременяли их.

Метался над степью гулевой ветер, плавали в поднебесье коршуны и орлы, выискивая добычу; брошенные впопыхах и забытые хозяевами, бродили искалеченные кони, обсыхали комья земли на свежих могилах.

В щели ставен робко просачивался свет. На стене зачернели рамки фотографий. Игнат теперь видел стенку кровати, мешочек с песком на лежанке, что вечером грел на сковороде.

Тот давнишний бой на закате холодного зимнего солнца запомнился на всю жизнь. Часто в полной тишине слышал он отчетливо звяканье шашек, предсмертные вскрики и видел глаза… белки глаз умирающего красного командира. Игнат укрывался одеялом с головой, а глаза все мерещились, белели во тьме.

Игнат потер ладонью шрам на плече. Отметина до скончания века. Где-то в сундуке валяется старая облезлая фуражка с дыркою от пули в околыше. Мазанул вгорячах какой-то красногвардеец. Давно-то как все это было — в начале восемнадцатого.

В соседнем доме хлопнула дверь. Заскрипел колодезный вороток.

Над Волгой теперь утро. Издалека видел Назарьев Сталинград — белые крыши домов, высокие заводские трубы, в туманной дымке лилово-зеленый левый берег. Какое оно теперь там, утро? Может, и солнца-то не видно из-за дыма пожаров. Ревущими тучами идут к Волге немецкие самолеты. И в каждом — бомбы. Что теперь станется с городом? Где прячутся от бомбежки люди? Иногда Игнату чудится, что он слышит многотысячный людской стон, чувствует под ногами содрогание земли.

Впервые в жизни у Сталинграда увидал Назарьев воздушный бой. Взвывающие самолеты то опускались низко, чуть не касаясь земли, то взмывали в небо, чтобы с высоты обрушиться на неприятеля. Над землей дрожал гул. Это был бой огня и железа. Женщины-беженки с котомками за плечами замерли и долго глядели на отчаянно дерущихся в небе истребителей. Дети прижались к женщинам, вцепились в их подолы. Немой ужас в их глазах. Игнату припомнился февраль восемнадцатого, тот неудачный поход кулагинского отряда, поиски Добровольческой армии и случай… Тот случай: Сысой выгребает зерно из закрома у хуторянки… она стоит, окаменелая, голодная, боясь возразить, а дети, вцепившись в ее подол, с ужасом глядят на чужого злого человека…

Вчера Пелагея сказала, что в хутор заявился Матвей Кулагин. Отсыпается после долгой дороги. Где, на какой сторонушке бедовал так много лет?

5

Все ярче полыхало пламя революции, вспыхнувшее в сердце России. Искры его разметались в далекие темные уголки просторного государства.

Под ветром мятежного времени они смыкались, горели жарче.

Но с запада, юга и востока подули леденящие ветры интервенции, и притухали, гасли светлые огоньки, и возгорались вновь.

…Игнат открыл глаза. Над ним — камышовая запаутиненная крыша, вытертые до блеска столбы. На сучках клочки бычьей шерсти. В середине стены сарая — запыленное окно. Поскрипывала щелястая дверь. Пол устлан свежей пахучей соломою. Лежал он в объедьях в яслях. До подбородка накрыт ватным одеялом. Глядел и радовался. Стало быть, живой… живой… Пошевелил губами и услышал свой слабый невнятный голос. Живой. Самое страшное, что могло случиться, позади. Миновала смерть, пожалела. Попробовал было встать, ухватился за кол шатких яслей, но резкая боль стрельнула в плечо. Вспомнил недавнее… Бой… Глухое звяканье шашек, дикие вскрики и крупные белки глаз. Опять обдало жаром. И как в последнем бою, после удара, потемнело в глазах. Игнат со страхом, не смея пошевелить руками, начал проваливаться в какую-то темную яму. Не знает, сколько лежал он в полузабытьи, потом почудилось, будто кто-то затоптался рядом, шелестя соломой. И вдруг почувствовал чье-то прерывистое дыхание. С трудом разлепил веки и сквозь тусклую завесу увидел близко знакомое лицо. Черные кудреватые волосы… два темных глаза. «Любава… Она… Где это мы?.. Как случилось? Нет, нет, это сон, сон…» Игнат силился протянуть руки, но лишь застонал. Ласковый женский голос спросил:

— Ну, очухался? Открывай глаза, болезный. Не бойся. Свои тут.

Нет, не Любавин голос. Померещилось. Кто же это?

— Где я? — прошептал Игнат сухими губами.

— На хуторе Суходольском. Не думал и не гадал погостевать? Не бойся, свои тут. Мой отец и брат тоже на красных пошли. Думала, и не выживешь. Горел ты в жару. Много денечков и вечеров вот так рядком с тобою. Сижу и гляжу. От тоски начала про жизнь свою тебе рассказывать. А утром прибегу, схвачу за руку — горячая. Живой, стало быть. — Женщина вытерла платочком вспотевший лоб Игната. — И страшно мне и жалко…

У нее была такая ж коса, как и у Любавы, но темные глаза круглее, губы потолще. Лицо румяное. Голос приветливый. Должно быть, добрая она. Как он к ней попал?