В каменной долине - [114]

Да и потом, при защите Сепасара, разве Миро из Горцварка думал о том, чтобы спасти собственную жизнь? Нет, как и остальные фидаи, не боялся, знал, на что идет, и «сама смерть казалась ему лишь венцом... начатого дела».

Пятеро из шестерых — Снджо из Талворика, Манук из Гярмава, Ишхан Сулахци, Аракел из Даштадема, Артен, сыв Ако — так и остались там, на голых, каменистых склонах Сепасара... А Миро — Миро снова остался жив. Чудом.

То, что верная смерть явно обходит его, смущает Миро. Спустя почти четверть века он найдет такое объяснение чуду на горе Сепасар: «...роса на камне Сепасара... обернулась для него живой водой...».

В устах Миро слова эти звучат естественно, ведь для него, неграмотного, мир легенды, с ее условными мотивировками, ничуть не условен. Вот как, к примеру, рассказывает он уезжающему на фронт сыну о полководце Андранике: «Зоравар... ни разу не был ранен... Всю жизнь провел в боях и ни разу не был ранен, Знаешь почему, Арут? Он поклялся спасти наш народ, и эта клятва делала его неуязвимым, и турецкие пули не брали его».

Арут воспринимает легенду об Андранике как образное напутствие-назидание. А для его отца это не легенда, не сказка — правда...

Но это для Дзори Миро с его фольклорным мировоззрением... Ну а Галшоян? Должен же он внести какие-то поправки в рассказ Миро? Ведь биография его родителей, так же как и биографии многих и многих западных армян, у которых, казалось бы, не было никаких шансов спастись и которые все-таки спаслись, давала достаточно материала, чтобы объяснить каждое из чудесных спасений Миро вполне реалистически, так, как того требует жанр исторической повести, к тому же повести, написанной сурово и просто, без романтических изысков и преувеличений!.. Мушег Галшоян не делает этого и совершенно сознательно, сознательно как бы раздваивает образ своего Миро: за конкретным человеком, с конкретной исторической судьбой мы все время видим еще и героя народной легенды, почти сказки, и притом сказки с «намеком» и «уроком», и это придает повествованию дополнительную емкость...

Я думаю, что каждый, кто хотя бы в общих чертах знаком с историей Армении, не раз задавал себе вопрос: каким же образом народ, на долю которого выпала такая трагическая судьба, сумел сохранить себя — свой язык, свою культуру, свой национальный уклад. Не позволив себе ни единого философического рассуждения, Галшоян предложил очень убедительный вариант ответа на этот вопрос, одел его в плоть и дал ему имя — Дзори Миро.

Сдвиг в легенду особенно ощутим в первых двух частях повести. Третья часть, действие которой происходит в наши дни, написана в ином, более «конкретном» стиле, но этот стилистический «разнобой» — не погрешность, а художественный прием, необходимый здесь по самой сути сюжетного задания.

На протяжении всей своей второй жизни — первая кончилась вместе со смертью деда Арута, жены Хандут и сына Арута — Миро живет воспоминаниями, и в центре этих воспоминаний всегда оказывается дед Арут, глава и хозяин, отошедший в небытие. В финале второй части уже не Миро, а сам дед Арут переходит границу страны воспоминаний, приходит незваный, обеспокоенный тем, что Миро позабыл о нем.

...Дзори Миро сидит на пороге своего дома, всматривается в ущелье, сегодня ему кажется, что оно улыбается, и прислушивается к голосу новорожденного ребенка. Его третьего сына. Его рождение — последнее «чудо» в жизни Дзори Миро. Прислушивается и разговаривает сам с собой:

— Славный у него голосок...

«У кого, Миро?» — спросил дед Арут.

Дзори Миро смутился и не сразу нашелся ответить: вопрос был трудный. Прищурившись, он посмотрел на небо — оно было чистое и солнечное, на земле царили покой и мир.

«У кого, Миро?» — опять спросил дед Арут.

И опять Миро не ответил.

«Назови сына моим именем, Миро», — сказал дед Арут.

Дзори Миро вздрогнул.

— Нет, — сказал он вслух.

«Миро, почему ты боишься моего имени?» — обиделся дед Арут.

«Хандут родила мне сына — я окрестил его Арутом. Где он сейчас? Нарэ родила мне сына — я и его назвал Арутом. Где он сейчас?» — ответил Дзори Миро.

«Разве я виноват в их смерти? Что же, может, ты и прав... Тогда пусть господь бог даст имя твоему сыну. А я ухожу».

Миро пересилил свой почти мистический страх перед именем Арут и не разрешил господу богу вмешиваться в его семейные дела — назвал своего третьего, последнего сына, как и первых двух, — Арутом...

А дед Арут все-таки ушел, навсегда, освободив наконец Миро от власти воспоминаний и разрешив ему начать третью жизнь... и это сразу же изменило и стиль повести и стиль поведения Дзори Миро. Из почти сказочного героя он снова стал всего лишь простым армянским крестьянином, каким и был до того рокового дня, когда на улицах его родного Горцварка появились турецкие аскеры...

Вспомните первое путешествие Миро в Ереван, то самое, из которого он вернулся не один, а с чудесно нашедшейся «невесткой из Хута»! «...Миро выбрался из ущелья, в первом же встречном селе спросил «дорогу на Эривань» и пустился по ней пешком. Прибыв в город, он неделю поработал носильщиком.., потом отправился в лавку и купил там один глиняный горшок, одну лампадку, два фунта гвоздей, две пары петель для дверей, замок, а на последний двугривенный — полбутылки керосина; все это аккуратно уложил в горшок, вскинул на плечо и... тут увидел невестку из Хута!»