В излучине Дона - [23]

Догоняем свои машины. Они остановились перед темной в угасающем свечении июльского вечера высотой 174.9. Это тот самый заветный рубеж, на подступах к которому глохли наши дневные атаки. Теперь до высоты рукой подать. Она занимает господствующее положение, и ее надо захватить с ходу, пока фашисты не опомнились.

Вызываю лейтенанта Перцева:

— Почему не штурмуете высоту?

— Не хочется рисковать, товарищ полковник. Решил послать тройку машин, вроде разведки боем. Да вот они уже пошли.

Действительно, вижу три тридцатьчетверки несутся к высоте, с трудом взбираются по крутому склону, выскакивают на гребень, переваливают его, но почти тут же возвращаются на эту сторону. Десятки снарядов бешено рвут высоту. Наша тройка танков, укрывшись за гребень, ведет ответный огонь.

Все ясно. По ту сторону противник успел создать оборону. Ладно высота хоть наша. Теперь задача — укрепиться на ней.

Вызываю командиров подразделений. Приказываю батальонам занять оборону по высоте и закрепиться. К сожалению, батальон Суха отстал, и пока танки должны держать оборону самостоятельно.

Скоро, попыхивая дымками и фырча, боевые машины начали расползаться по своим местам.

Стоя на броне, я с чувством огромного удовлетворения вытираю платком вспотевшее лицо. Внимание привлекает возникший за спиной и быстро нарастающий грохот.

Оборачиваюсь и вижу, как по дороге из тыла в облаке пыли несется Т-34. Откуда он взялся, ведь сзади не осталось ни одного танка? И почему водитель не снижает скорости, даже оказавшись в расположении бригады? Ну погоди, вкачу я тебе за лихачество!

Между тем тридцатьчетверка пролетает возле моего танка, минует ряд передних машин, у подножия высоты разворачивается почти на полном ходу и — бах-бах… Снаряд со свистом проносится над моей головой и вздымает землю позади.

А шальная тридцатьчетверка снова разворачивается, мчится на высоту и, не успеваем мы прийти в себя, переваливает за вершину и скрывается.

Вот так сюрприз. Оказывается, немцы отремонтировали подбитую советскую машину и на ней пустились на свободную «охоту» в наш тыл. Хитрости фашистам не занимать. Но нервы у них явно не в порядке. Немного больше точности, и они легко могли продырявить одну-две наши машины. А заберись они в наш лагерь ночью и начни стрелять в упор, сколько неприятностей могли причинить.

От одной этой мысли у меня мурашки пробежали по коже.

День на исходе, а обещанного комкором стрелкового батальона нет и нет. Когда я уже потерял надежду, на дороге показывается наконец полуторка.

Подкатив к моему танку, останавливается, из кабины выскакивает широкоскулый капитан.

— Товарищ полковник! Батальон сто тридцать первой стрелковой дивизии прибыл в ваше распоряжение.

— Где задержались? Почему не явились к началу атаки?

— Машин пришлось долго ждать. Их только недавно подали.

— Ну а батальон-то где? Говоришь, прибыл, а я что-то его не вижу.

— Сейчас будет… Да вот и он, — кивнул капитан на показавшиеся вдали машины.

— Хорошо. Занимайте оборону от начала оврагов до Дона. Левым соседом у вас будет второй танковый батальон.

Минут через десять появляется Сух.

— Быстро выдвигайтесь за позиции танков, Иван Акимович, окопайтесь. Организуйте разведку.

Старший лейтенант отходит, подает сигнал. К нему сбегаются командиры стрелковых, пулеметной и минометной рот, батареи противотанковых орудий. Сух отводит их к кустам и там дает указания.

По направлению от машин, которые отведены в резерв, вдруг появляется Маслаков. Как будто ничего не произошло и он не нарушил моего приказа, протягивая котелок, из которого пахнет чем-то вкусным, Ваня говорит с ноткой недовольства:

— Ваш обед, товарищ полковник. Совсем остыл…

Поправляет сбившуюся на затылок пилотку и смотрит на меня ясными чистыми глазами. Мне известна эта его манера прикидываться простачком. Внешне — святая невинность, а в душе ухмылочка. Дескать, хоть вы и полковник и комбриг, но без меня вам не обойтись, и сейчас вы довольны, что я рядом, а потому вас не боюсь.

В какой-то мере он прав. Но нельзя же сдаваться так просто. И я нарочито резко говорю:

— Ты как здесь оказался? Тебе что было приказано?

Ваня виновато моргает и молчит. Потом, вздохнув, отвечает:

— Я был в штабе. А сейчас штаб все равно сюда собирается…

— Вот я тебе другой раз покажу, как самовольничать! — И, сбавляя тон, спрашиваю: — Умыться есть?

— Есть.

Маслаков рывком откупоривает одну из двух висящих у него на поясе фляг, достает из сумки мыло и полотенце.

Сдернув гимнастерку, я подставляю ладони под тоненькую теплую струйку воды, набираю целую пригоршню и сильно плескаю в разгоряченное лицо.

— А здорово мы сегодня фрицам всыпали!

Это Ваня «подмасливает» меня. И пусть. В конце концов, он прав, и радость его искренняя. Но его «мы» напомнило мне басню про лошадь и муху, и я беззлобно, просто чтобы поддеть Маслакова, спрашиваю:

— Кто это «мы»? Ты разве был в атаке?

— Так зачем мне? Вы за нас двоих поработали, — и весело улыбается.

* * *

Погасла вечерняя зорька, и повеяло прохладой. Прошел еще один боевой день — день трех атак. Люди возбуждены успехом, и в лагере долго не смолкает шум. Уже роздан ужин — он же и обед, заправлены горючим танки, пополнены боекомплекты. Пора и отдыхать. Но всюду слышны оживленные голоса, шутки, смех. У танкистов отличное настроение.