— Значит, у нашего рода тоже есть такой осколок, — предположил я.
— Был, — помрачнел пуще прежнего отец. — Мы его утратили. Именно поэтому нам нужен ты.
— Твой прадед продал наш Осколок, — пояснила Оля. — Проиграл в карты. У нас был высокий ранг благодати, ниже Пятого никогда не опускался… Как только наш род лишился Осколка, мы начали слабеть. Папа родился уже с восьмым рангом. А мы — с самым низшим, десятым. Только у Пети девятый был, потому что он старший. Мы — последние, кто несет в своей крови Благодать. Если не вернуть нашему роду Осколок, мы обречены.
Да уж. Вот и драма подъехала. Дела у этой семьи и правда плохи, если от обладания этой Благодатью многое зависит.
Отец кивнул и продолжил:
— Утратив Осколок, мы получили позорную черную перевязь на гербе. Почти вся аристократия от нас отвернулась. Финансы тоже пошатнулись. Поэтому мы должны вернуть утраченное любой ценой. Но пожаловать Осколок может только сам император, — добавил он. — И заслуги должны быть поистине выдающимися…
Отец резко замолчал, услышав шум со стороны аллеи. Приближался рев мотора, вопили сирены.
Внутри меня поднялась волна тревоги. Настолько сильная, что перебила дыхание.
— Погодите! Что-то… не так, — прохрипел я.
Какой-то автомобиль с визгом затормозил перед входом. Затем еще один. В оконных стеклах отражались сине-красные огни мигалок.
— Проклятье… — отец торопливо отодвинул штору и выглянул на улицу. — Быстрые, сволочи.
— Кто это? — спросил я.
— Тайное отделение. Государевы ищейки.
— И что это значит?
— Что все мы в опасности, — тихо ответил отец. — Стервятники учуяли ритуал.
Оля побледнела от ужаса, а отец, напротив, хранил ледяное спокойствие.
Я подошел к окну и осторожно отодвинул край занавески.
Дело и правда дрянь. Три черных автомобиля — два фургона и один седан. Из фургонов выбегали вооруженные люди. Пять, десять… Примерно два десятка. Все в шлемах и униформе без опознавательных знаков.
— Оля, иди разбуди бабушку, — приказал отец. — Задержите гостей. Мне нужно пять минут наедине с сыном.
— Папа, сейчас не время…
— Быстро! — он лишь немного повысил голос, а в комнате тут же стало холоднее градусов на десять. На стенах расцвел иней. — Мы должны успеть…
И в этот момент раздался грохот.
Яркая вспышка осветила окна. Лопнули стекла.
Парадную дверь вынесло взрывом.
Седой охранник метнулся к нам, пытаясь закрыть нас от осколков стекла своим телом. Но куда там!
Я шарахнулся к стене и закрыл голову руками. Сыпались со звоном осколки, ветер со свистом ворвался в окна. С улицы мгновенно потянуло дымом, раскаленным металлом и еще чем-то.
Только сейчас я заметил, что ни одно из стеклышек не добралось до нас.
Подняв голову, я замер от удивления.
— Ох ты ж черт!
Отец вытянул руки в сторону окон, и в радиусе двух шагов от него светилось тонкими голубоватыми прожилками подобие сферы. Оля успела выскочить в зал — я услышал ее торопливый бег по лестнице.
Я же завороженно глядел, как стекляшки, касаясь краев сферы, отскакивали обратно.
— Это «Покров» восьмого ранга, — улыбнулся отец, поймав мой взгляд. — Барьер от физических угроз. Кое-что и я могу.
Он опустил руки и обернулся к охраннику.
— Задержите сыскарей. Пусть нас не беспокоят.
Охранник склонил голову.
— Да, ваше сиятельство.
И вышел, плотно закрыв за собой двери.
— Миша, быстрее сюда, — поторопил отец.
— Что мне нужно делать? — спросил я, стараясь прислушаться к происходящему в холле. Шум, возня, голоса. Хорошо хоть, что до стрельбы не дошло. Это обнадеживало.
Едва я подошел, отец крепко обхватил мою голову обеими руками.
— Сейчас будет очень больно, но на филигранную работу времени нет.
— Что ты…
Договорить я не успел. Острая вспышка боли пронзила голову. Словно в черепе разорвалась атомная бомба, а в глаза и уши одновременно с этим воткнули раскаленные спицы. Тело затряслось против моей воли. Рот открылся в немом крике — боль была такой силы, что я не смог издать и звука.
Комната поплыла перед глазами, закрутились радужные вихри, все пошло пятнами.
А затем я ослеп.
Молочно-белый свет, густой и плотный. Кажется, вокруг меня нет ничего, кроме этого невыносимо яркого света.
Я не слышу. Не вижу. Не ощущаю себя. Все органы чувств отказали разом.
— Род, прими дух. Тело, подчинись. Память, в разум отпрыска вернись.
Я шумно вздохнул и вытаращил глаза.
— Ыыых! Пап… Прекрати!
— Терпи, сын. Так нужно. Ради всех нас.
Мама лежит в постели. Бледная, кожа как воск. Смотрит в потолок, но глаза у нее пустые, словно она ничего не видит.
Я рвусь к ней, зову, но чьи-то сильные руки обхватывают меня за пояс и не дают подойти.
— Тише-тише, Михаил Николаевич, — пытается успокоить мужской голос. — Отмучилась наша Аннушка Петровна. Отмучилась…
В этом мире мама умерла. Мне было десять. А удерживал меня тот самый старший охранник, который утешал Олю. Он тогда еще не поседел. Виктор Павлович, так его звали.
Образ за образом воспоминания прежнего владельца этого тела врывались в мое сознание. Время тянулось бесконечно длинной вспышкой. Я не мог сопротивляться этим воспоминаниям и принимал их. Но боялся лишь одного — что они сотрут все то, что я помнил о своей настоящей семье, о своем прошлом… Не знаю, кем был Миша Соколов в этом мире, но я не хотел становиться им. Я хочу остаться собой!
