В хвойном море - [13]

Тихо, чтобы не разбудить сына, разметавшегося в сладком сне, Кузьма вынул из мешка костюм и, перекинув его через руку, осторожно вышел в коридор, шепотом попросил у сонной дежурной утюг и долго наглаживал пиджак и брюки. Потом отнес костюм к себе в комнату и бережно повесил на спинку стула. Рубашка была в пакете и оказалась почти немятой, выходные ботинки, завернутые в газету, сохранили блеск. Наконец он достал две медали, обтер их и прицепил к пиджаку.

Радио донесло бой кремлевских часов. Студенческое общежитие, превращенное на время в приют приезжих туристов, постепенно оживало: хлопали двери, слышались шаги, кашель.

Когда Кузьма с Митей пришли в буфет, там была уже очередь. Молодые парни и девушки выделялись среди пожилых людей небрежностью в одежде.

Бывшего солдата это огорчало. «Зачем они так? — думал он. — Пойдут такими неряхами по святым местам. Нет, мы были иными». Напротив сидел Митя. Он не носил длинных волос, но защищал моду, ссылаясь на знаменитых поэтов, писателей и художников прошлого: они, мол, тоже носили длинные волосы. Отец не спорил, но нынешних длинноволосых не любил. «Те-то были знамениты не волосами, а умом, талантом, а теперешние? — и он махал рукой. — Эх!..»

Митя, как и многие парни, суетившиеся в буфете, был в бумажных брюках, броско простроченных, утыканных металлическими заклепками и с картинкой на заднем кармане. На ногах запыленные, испятнанные машинным маслом кеды. Такая одежда сына казалась Кузьме неподобающей, но говорить об этом он считал бесполезным занятием.

А сын думал об отце, о праздничной одежде его, о торжественности в каждом движении, о собранности и подтянутости, стыдливо отмечая про себя: «Две медали— только и всего. Лучше бы уж не выставлял их напоказ».

После завтрака, когда они вышли на улицу, в воздухе уже пахло горячей сухостью и неостывшим за ночь асфальтом с мокрыми пятнами от полива. По изогнутой широкой улице, с которой виднелась в переулках Волга, катились автомашины. Людей было мало, и новые высокие дома выглядели непривычно молчаливыми в этом безлюдье.

— Погоди, отец, — бросил Митя, вдруг возвращаясь назад, в общежитие.

Спустя четверть часа он выбежал переодетый в белую рубашку с короткими рукавами, в серые брюки и новенькие туфли.

Сделав вид, что он не заметил этой перемены, Кузьма скомандовал:

— Пошли!

На большой площади, с зеленым парком посередине, штыком вонзился в высоту четырехгранный каменный обелиск, словно выросший из братской могилы, на которой пестрели свежие яркие цветы. По углам могилы стояли по команде «смирно» мальчики с автоматами на груди поверх красных пионерских галстуков. На лицах часовых почетного караула — строгая торжественность.

— Видишь? — тихо спросил Кузьма, принимая военную выправку и снимая шляпу.

— Красиво, — тоже тихо ответил Митя, проникаясь общим настроением скорби, с каким люди ступали неслышными шагами, читали имена захороненных, клали цветы.

— Так сказать мало… это знаешь что такое?.. Это… Это… — не найдя нужных слов, отец умолк.

Они молча шли по аллее мимо бронзовых бюстов героев войны, обходя детей, играющих под присмотром мамаш и бабушек. Потом сели в экскурсионный автобус. Экскурсовод рассказывала сначала о том, что происходило в дни обороны города, потом о том, что тут построено после войны. Город был совсем новый, молодой, обильно уснащенный колоннами и фигурными фронтонами, обсаженный не успевшими войти в силу деревцами. Автобус останавливался у танков и пушек на бетонных площадках с надписью о том, что такого-то октября 1942 года тут проходила линия обороны.

Побывав у многих памятных мест, автобус наконец привез экскурсантов к кургану.

5

Никто не знает подлинной истории этого кургана, поднявшего круглую главу свою на степном берегу Волги. В легендах, уходящих корнями в далекие туманные века, рассказывается, что курган этот насыпан русскими воинами на братской могиле павших в бою с полчищем золотоордынского хана. У подножия кургана триста лет тому назад вырос вдоль Волги бойкий город.

Но вот опять нагрянули на русскую землю чужеземцы. Уже не с луками и стрелами, не с мечами и копьями пришли они, а с танками, самолетами, пушками. В великой битве город был разрушен, но не пал. Сотни тысяч врагов нашли свою смерть на подступах к городу и на его улицах.

Сто сорок суток шла кровопролитная битва за курган. Большой город, видимый с его вершины, лежал в развалинах и дымился, черной пеленой застилая небо, в котором вороньем кружились вражеские самолеты. Огненным шквалом низвергался на защитников кургана раскаленный металл. Взрывы встряхивали землю, где давно уже не осталось ни живого кустика, ни былинки, где все было взрыто, переворочено и перемолото, где люди заживо сгорали, умирали от ран, но не сдавались и не отступали.

Прошли годы… Город возродился. И курган по-прежнему высится над степным простором, над городом, припавшим к свежим струям Волги.

С какой бы стороны ни приближался путник к кургану, издалека видна на вершине его четкая на фоне неба, изваянная из бронзы женщина. Одна рука ее воздета к небу и как бы зовет вперед, а другая, с обнаженным мечом, занесена для удара.