В гостях у Джейн Остин. Биография сквозь призму быта - [146]

17 июля Кассандра отлучилась из дома по какому-то мелкому делу, а когда вернулась, нашла сестру без сознания. Джейн сама отправила Кассандру – «с поручением», на котором «настаивала» – возможно, в надежде избавить сестру от зрелища смерти. Впрочем, к возвращению Кассандры Джейн была еще жива. Позвали мистера Лайфорда, и он «дал ей что-то, чтобы облегчить страдания». Это сильнодействующее лекарство, вероятно морфий, привело Джейн в «состояние спокойного бесчувствия», сохранявшееся всю ночь. Кризис наступил в половине четвертого утра, в низшей точке суточного цикла.

Впоследствии мистер Лайфорд утверждал, что «предположительно лопнул крупный кровеносный сосуд… можно сказать, что после четырех месяцев болезни она умерла внезапно». Он часто говорил нечто подобное родственникам своих пациентов, чтобы те думали, что дорогие им люди умерли внезапно, без мучений.

На самом деле все произошло немного иначе. Джейн умирала на протяжении всей короткой летней ночи. Кассандра «шесть часов сидела рядом с ней с подушкой на коленях, чтобы поддерживать ее голову, которая почти скатилась с кровати». Устав, Кассандра позволила Мэри сменить себя, но в три часа ночи вернулась. Джейн была еще жива: «Каждый вдох сопровождался слабым движением головы, почти до самого конца». В дневнике Мэри Остин, таком же практичном, как хозяйка, отмечается, что «Джейн испустила последний вздох в половине пятого утра; с ней были только мы с Кассандрой».

Кассандра в течение нескольких следующих дней подробно описала смерть сестры. Джейн «почувствовала, что умирает, примерно за полчаса до того, как успокоилась и как будто впала в беспамятство», читаем мы. «В эти полчаса… она не могла нам объяснить, что ее мучит… Она говорила: «Боже, дай мне терпения. Молитесь за меня. Молитесь за меня». Голос ее был страдальческим, но говорила она разборчиво».

Теперь Джейн, лежавшая на кровати в доме на Колледж-стрит, выглядела умиротворенной. «Она была похожа на прекрасную статую», писала Кассандра, «с таким светлым безмятежным выражением на лице, что его было приятно созерцать». Конечно, Кассандра рисовала «совершенный образ», которого требовала семья Остин и который у самой Джейн, наверное, вызвал бы «отвращение и негодование». Кто знает, как на самом деле выглядело ее мертвое тело? Но не подлежит сомнению, что любящий взгляд Кассандры видел только красоту. Теперь Кассандре предстояло последний раз позаботиться о сестре: «Я сама закрыла ей глаза, и это было большой наградой для меня – оказать ей эту последнюю услугу».

«Их связывали почти идеальные любовь и доверие, – писала племянница Джейн, – и столь же сильной и долгой была печаль оставшейся жить, когда они расстались навек». На протяжении всей этой книги голос Джейн звучал громче – ворчал, смеялся, подтрунивал, хвалил. Несмотря на подчиненное положение в иерархии двух сестер, Джейн заслонила Кассандру и почти вытеснила ее из нашего рассказа. Представление о Кассандре как об эмоционально холодном человеке также не вполне справедливо. После смерти сестры она словно хвасталась своим стоицизмом, и эти слова часто ставили ей в укор: «Я совсем не подавлена и лишь немного «нелюдима».

Но мы не должны забывать о характерной для Георгианской эпохи вере в добродетель смирения, что может многое объяснить в жизни этих двух женщин. Для меня равнодушные слова Кассандры звучат фальшиво. Лишь смерть Джейн заставляет Кассандру взяться за перо и поразить наше сердце трогательными признаниями, достойными ее сестры: «Я лишилась сокровища, такой сестры и друга, каких у меня никогда не будет. Она была солнцем моей жизни, золотым бликом на каждой радости, утешением в каждой печали. У меня не было ни одной мысли, которую бы я скрыла от нее, и теперь я словно бы лишилась части себя».

Именно эти слова могли бы стать эпитафией Джейн, а не те неискренние, одобренные семьей похвалы ее добродетелям и благочестию, которые в конечном итоге украсили ее могилу.

24 июля Джейн перенесли в ее последнее пристанище, Винчестерский собор. Похороны назначили на утро – все должно было закончиться до десяти часов, когда начиналась служба в соборе. Согласно традиции, женщины из числа родственников остались дома, и на церемонии похорон присутствовали только братья Джейн – Эдвард, Генри и Фрэнк. Скупого Джеймса представлял его сын, поскольку сам он полагал, «что при таком прискорбном состоянии здоровья и нервов испытание будет для него слишком тяжким». Поэтому похороны прошли тихо и незаметно. Регент собора даже умудрился перепутать дату, записав в церковной книге, что Джейн похоронили 16 июля, в тот день, когда она еще была жива.

Братья отправились проводить Джейн в последний путь, а Кассандра осталась дома. Из окна она смотрела, как «маленькая скорбная процессия» прошла «по всей улице», затем повернула направо, через Кингсгейт двинулась к собору и «скрылась из виду». «Мы расстались навек», – писала Кассандра.

Известно, что на надгробии Джейн в соборе не упоминаются ее романы. В эпитафии восхваляются «доброта ее сердца, кротость нрава», а «замечательные способности ее ума» упоминаются последними. Уже тогда семья пыталась скрыть, какой необычной была тетя Джейн.