В горах Таврии - [41]

Кравец попросил разрешения закурить, сел, затянулся самосадом.

— Ну, вот, значить, пиджарылы картошку. Мои «фрицы» сыдять та так наворачивають, що у мэнэ слюны течуть, а колы Васыль налыв им по чарке самогону, я ужэ ничего не бачыв, голова ходуном пишла. Идять «фрицы» картошку, а мэни невтерпеж, тягне к столу и всэ. А Васыль Ивановыч пидсажуеться до мэнэ, дывыться на мои боси ногы, та и говорить: "Федя, сейчас тоби чоботы дам, хоть и жалко, да не страдать же тоби перед смертью от мороза". Дистав из сундука чоботы и дав мэни. Я натягую, дывлюсь на хлопцив, а воны пидмаргують и смиються. Тильки натягнув я чоботы, як пидбижала внучка и шепчэ бабушке: "Бабушка, идуть партизаны". Та так каже, щоб било чутно мэни. "Эх, думаю, нэладно дило, щэ пристукнуть". Глазами даю «фрицам» понять. Но воны ниякого на мэнэ внимания, продолжають налываться чаем; мабуть по десятому стакану. Тильки успели мы выйти, как и напоролись на своих.

— Это я со своими ребятами возвращался по приказу комиссара в лагерь и, как всегда, проходя мимо Василия Ивановича, решил зайти погреться, — рассказывал дальше командир группы Черников. — Смотрю, в снег воткнута метла. Сигнал! Означает — «опасно». Я рассыпал партизан и — туда. Ну и поймали двух «фрицев» с дедом. Повели в хату. Василий Иванович рассказал мне, что он пережил, когда подумал, что деда Кравца сцапали немцы, — продолжал командир. — Я посмотрел на деда, а он сидит на полу, снимает сапоги и плачет, сам себя ругает: "Щоб тэбэ, старый гриховоднык, перва нимэцка пуля погубила! Щоб каминь с Ай-Петри на твою голову звалывся…"

— А як жэ, я дурыть надумав, а воны жизнью рисковали, щоб мэнэ выручить, — вздохнул Кравец.

— Сапоги, что ж, не отдал?

— Василий Иванович от радости, что дружок к немцам не попал, подарил ему те сапоги. За всю эту историю дед зачислен на исправление, — закончил рассказ Черников.

— Ну как, исправляешься? — спросил я, строго оглядывая деда.

— Добре воюет, добре, — ответило сразу несколько голосов.

…Только к вечеру пришел Красников. Он уже знал о моем назначении.

— Когда будете принимать отряды? — спросил он.

— Отряды принимать буду с утра, — я крепко пожал ему руку. Выглядел он очень занятно: в красивой, лоснящейся армейской шинели, опоясанный всевозможными ремнями, и в пенсне в золотой оправе. Его многие зовут «комбригом». Позже я узнал, что он сам установил себе такой титул.

— А где сейчас отряды?

— Недалеко. Собственно, налицо около двухсот партизан. Первый Севастопольский с Пидворко еще не вернулся с задания.

— Сколько дней прошло? Может, что случилось?

— Я тоже обеспокоен их долгим отсутствием. Правда, народ там крепкий, надежный, пошли самые здоровые, и на них возложены все наши надежды…

…Дождливым туманным утром мы подошли к скале Орлиный залет, где расположилась стоянка партизан пятого района.

Нас встретил высокий человек с крупными чертами лица, в красноармейском шлеме и ватнике, представился:

— Я Виктор Домнин, комиссар района. Я прислан сюда шесть дней назад, — пояснил он. — Здесь придется все начинать снова.

В это время послышались крики.

— Товарищи, товарищ начальник, идут… идут!

— Кто идет?

— Иваненко, начальник штаба района, и с ним партизаны.

— Значит, все в порядке! — потирая руки, обрадовался Красников.

— Хорошего что-то не видно. Людей мало, и идут с пустыми руками, — приглядевшись, встревоженно сказал комиссар.

— Иваненко, где же люди? Где Пидворко? Где продукты? — посыпались вопросы.

Начальник штаба Иваненко, низенький, худой, с мышиными глазками, отвечал тихим, до тошноты спокойным голосом:

— Разрешите доложить. Мы два дня шли к Алсу, это почти на линии фронта… Благополучно добрались до базы. Если помните, там есть три ямы, вроде колодцев. Вернее, вход в ямы напоминает колодец, а внутри они расширяются до четырех метров в диаметре. Продукты были на месте. Я выставил часовых. До утра я не мог поднять людей. Устав от ходьбы, они спали. А на рассвете гитлеровцы напали на нас, — рассказывал Иваненко, словно докладывал о дебетах и кредитах на балансовой комиссии.

— Что ты тянешь, где отряд? — не выдержав, крикнул Домнин.

— Когда напали, да еще внезапно, понимаете, люди спросонья выскакивали кто куда… Многие, подбитые, падали… Мне удалось выскочить и ползком добраться до кустов. Три дня я потратил на то, чтобы уйти из этого ада. Три дня фашисты шарили кругом. На четвертый день я встретился у деревни Коклуз[15] вот с этими партизанами. Они сами могут рассказать, Иваненко замолчал, словно замок повесил на губы.

Меня невероятно возмущало спокойствие этого человека. Но что я мог сказать, видя его впервые в жизни?

— Возле базы наших убито много, а остальные с Пидворко пошли на запад, — рассказал партизан Божко. — Я слыхал, как Пидворко кричал: "Ребята, за мной, на Севастополь!" Я потерял их из виду и с тремя партизанами спрятался в кустах. Потом мы нашли ещё троих наших, а в лесу уже встретили начальника штаба.

— Иваненко, значит, отряд погиб. Так, что ли? — прямо спросил Домнин, глядя в глаза начальнику штаба.

У Иваненко судорожно передернулось лицо.

— Я не могу сказать точно, но катастрофа очевидна…