В горах северного Прибайкалья - [23]

Так как прямых доказательств в пользу того или иного мнения не обнаружено, все они в настоящее время одинаково правомочны в роли гипотезы.

Образ жизни байкальского тюленя интересовал многих зоологов. Его изучению много лет посвятил первый директор Баргузинского заповедника — Зенон Францевич Сватош, в свое время собравший наиболее полные сведения о биологии этого вида. В тридцатые годы нерпа привлекла внимание сотрудника Биолого-географического института при Иркутском университете Т. И. Иванова; он дал интересное и обстоятельное описание ее жизни.

Нерпята родятся обычно в феврале — марте, в снежных логовах, устраиваемых самками в торосистом льду. Новорожденные весят от 2,8 до 3,6 килограмма. Они покрыты густой, шелковистой желтовато-белой шерсткой, достигающей четырех сантиметров высоты. Самка бывает беременной девять месяцев и щенится, по-видимому, не ежегодно, принося, как правило, по одному нерпенку.

К концу мая нерпята достигают метра в длину и около пуда весом. Их покрывает в это время слой жира до четырех сантиметров. Шерсть нерпят приобретает аспидно-серую или серебристую окраску; их шкурка очень нежна и красива.

Взрослые нерпы достигают десяти пудов, причем добрая половина веса приходится на жир, покрывающий тело нерпы толстым термоизоляционным слоем. Наибольшая толщина жира бывает у яловых самок — до пятнадцати-шестнадцати сантиметров толщиной и весом до восьмидесяти килограммов.

Взрослого тюленя-самца на Байкале называют аргалом, взрослую самку — маткой, а также яловкой, если она не имеет нерпенка, нерпят в белой шерстке называют беляками, а потом куматканами или нерпятами. Нерпу, плавающую в воде, вне зависимости от ее возраста, называют головкой или поднырком.

НА МЫСЕ РЫТОМ

В полдень туман рассеялся, и взаимные расспросы и рассказы мы могли теперь чередовать с наблюдениями за берегами. Часам к шести вечера караван подъезжал к мысу Рытому.

Первое, что мы услышали на берегу, — рассказ о медведях. Пастух бурят сообщил нам, что вчера вечером на маряне над мысом он видел одновременно трех медведей. Дна на них были очень больших размеров; третий заметно меньше, и ему вряд ли было больше двух лет. Медведи находились в состоянии течки.

Местность вокруг мыса Рытого была настолько своеобразной, что сборы птиц в этом районе обещали быть интересными. Было решено, что Никифоров один доберется с караваном до Онгурен, встретит Оводова и на другой день к вечеру вернется на мыс Рытый. У меня в запасе был вечер и весь следующий день.

Уничтожив огромный котел куматканины и несколько чайников чаю, караван уже отходил от берега, направляясь дальше к югу в сторону Онгурен. Я взвалил себе на плечи спальный мешок, и пастух повел меня к заимке — маленькому домику, расположенному в северной части мыса, там, где к нему примыкал коренной берег.

В домике, который назывался заимкой или летовьем, жили четыре сторожа-пастуха из колхоза имени XX партсъезда. В этот колхоз входили Онгурены, Кочеряково и еще какая-то деревушка. Пастухи жили здесь временно: иногда месяц, иногда два, а потом перегоняли скот на новое место.

Заимка оказалась крошечной избушкой с плоской крышей и двумя маленькими окошками. Высота ее не превышала двух метров, длина — трех. В домике четверо нар и жестяная печка. К стене приделан небольшой стол, к потолку — керосиновая лампа без стекла. Пол в летовье застелен только наполовину.

Любимое развлечение пастухов — охота и рыбная ловля. Вечером они ставили сети и поднимались на горы взглянуть на маряны — нет ли где-нибудь поблизости пасущегося медведя. У пастухов были гладкоствольные ружья и тозовки. Несмотря на самый разгар лета, все пастухи ходили в ушанках и телогрейках, а на ногах ичиги и олочи — самая удобная и легкая обувь для этих мест.

Вечером мы поднялись на одну из вершин и заняли удобный наблюдательный пункт на большом камне. Но сколько мы ни осматривали в бинокли окрестные маряны, не смогли обнаружить ни одного медведя. В том месте, где вчера бродила брачная процессия, сегодня — пустынно и тихо.

За рекой, километрах в двух от нашего наблюдательного пункта, я увидел одного крупного медведя, не очень быстро поднимавшегося по маряне. Можно попытаться подойти к нему, но было заранее ясно, что охота эта не принесет удачи — медведь подойдет к лесу и скроется в нем значительно раньше, чем мы успеем подняться на маряну. Приближались сумерки — часы показывали восемь тридцать.

Мой провожатый решил вернуться к заимке, а я спустился к реке в надежде увидеть и добыть ночных хищных птиц. Долго пробирался я по камням мыса Рытого, с трудом преодолевая их длинные гряды. Вскоре мне удалось выйти на дорожку, очищенную от камней для перегонки скота.

К заимке я подходил уже в полной мгле, так и не увидев ни одной совы. Меня встретило многоустое дыхание стада. Тесным кольцом животные лежали вокруг заимки, и мне приходилось легкими ударами по их бокам расчищать себе дорогу. Телки и бычки вскакивали на ноги и бросались в гущу собратьев, поднимая возню и суету в спокойно дремавшем стаде.

Я втиснулся в домик, но устроиться в нем на ночь было уже негде, и мне пришлось отправляться ночевать на берег Байкала. Но не успел я удобно завернуться в мешке, как почувствовал, что кто-то тянет его от меня. Я раскутал голову и увидел телку, удобно пристроившуюся сбоку и забравшую в рот кусок материи. Я прогнал ее, но минут через десять ее место заняли два бычка и принялись за то же дело с еще большим азартом. Тогда мне пришлось удирать в лодку, стоявшую наполовину в воде, где, слегка покачиваясь на волнах, я вскоре заснул и крепко проспал до утра.