В горах долго светает - [40]

Нарастала крутизна гор. Исчезли зеленые прямоугольники полей на горных террасах, промелькнули разреженные заросли орешника, ясеня, горного вереска и арчи на каменистых откосах, темные змейки сползающей гальки возникли в развалах спадающих гребней, вставал голый, в осыпях спинной хребет отрога. Тревога постучалась в душу Лопатина, он до боли в глазах стал всматриваться в каждый распадок, ухитряясь одновременно следить за приборами машины. Интуиция не обманула. Вблизи самого перевала, когда вертолет, свинцовый в разреженном воздухе, брал последний гребень с белыми жилками снега в коричневых морщинах мелких распадков, Карпухин отрывисто крикнул:

— Справа в камнях — засада!

Лопатин чуть накренил машину, сухим, трескучим горохом осыпало правый борт. Сбоку, на срезанной плите рыжего песчаника, среди беспорядочно разбросанных камней, вспышки выстрелов и грязные чалмы басмачей. «Родимый, не выдай!»

Вертолет послушно вздыбился в ливне свинца, отщелкивая броней искры пуль, перевалил гребень, сразу повиснув над бездонно-сизой падью. Успокоительно пели винты, и Лопатину захотелось погладить машину. Карпухин невозмутимо горбился впереди, а как там, в десантной?

— Жив, доктор?

— Доктора умирают последними, — рокотнул в наушниках нервный бас. — Вы не меня, вы себя берегите. А то я и живой без вас — мешок среди ящиков. Однако знали бы эти сволочи, в кого стреляют!

— Знают, доктор. Тот, кто послал их и заплатил за патроны, знает...

Больше полугода летает Лопатин в афганских горах на машине, созданной для боя, но не горелым порохом пахнет его вертолет. Где это видано, чтобы пушка или танк пахли хлебом, а из его «летающего танка» хлебный аромат не могут выветрить горные сквозняки, его не заглушают тяжелые запахи горючего, резины и нагретых металлов. Сладостный запах далеких милых полей поселился в его кабине с самой зимы, когда с провинциальным агитатором и юным проводником Азисом летали из кишлака в кишлак, выясняя, сколько нужно людям хлеба и как его лучше доставлять. И сколько было потом полетов с мешками муки на борту — в незнакомых ущельях, в туманах и моросящих дождях, над змееподобными руслами рек, где винты проносятся в страшной близи от скал, с которых грозит очередь или выстрел из гранатомета в упор; над ледяными зимними перевалами и раскаленными песками. Легких полетов не было, но Лопатин не жалеет. Потому что видел лица людей, которым привозил хлеб. Тех самых людей, что должны были, по мнению контрреволюционеров, или восстать против народной власти, стать ударной силой контрреволюции, или быть обреченными на голодную смерть. Советских солдат афганцы встречали, как братьев... Подлые выстрелы гремели по вертолету Лопатина не раз. Они будут, конечно, греметь еще. Но это не народ стреляет — это злейшие враги его стреляют. Лицо народа Лопатин уже знал. Через несколько минут он снова увидит лица настоящих афганцев.

Однако предупредить бы их о появлении банды.

Лопатин попытался выйти на связь со своими, но вставшие позади горы сглотнули его позывной.

— Вижу селение! — предупредил Карпухин.

Машина, уставшая от высоты и тяжелого груза, облегченно дышала мотором, погружаясь в сиреневую дымку просторной и глубокой долины.

На окраине аула их ждали оросители и дехкане. Все мужчины вооружены, значит, им уже известно о появлении банды. Сразу начали разгружать вертолет. Доктор — азербайджанец — завел степенный разговор с молодым учителем в белоснежной чалме и пожилым козлобородым фельдшером, затем, вскинув на плечо тяжелую сумку с красным крестом, в сопровождении фельдшера ушел к больным. Лопатин и Карпухин осматривали вертолет. Четыре вмятины на правом борту, рикошетный след пули — на переднем бронестекле.

— В тебя в основном метили, Степан Алексеевич.

— Потерпим, командир, лишь бы в тебя не попали. Но я, на случай чего, управления из рук не выпускаю.

— Спасибо, Степан Алексеевич.

Учитель, оставив раскрытый ящик, с книгой в руке подошел к машине, ощупал следы пуль, сердито покачал головой, потом что-то громко сказал мужчинам; они подошли, переводили глаза с летчиков на отмеченный пулями борт вертолета. Учитель что-то спросил, Лопатин разобрал слово «душманы» и указал на затянутый дымкой хребет.

— Шайтан! — Темнолицый длиннорукий крестьянин погрозил кулаком в небо. — Шайтан!

Горцы снова взялись за работу, изредка поглядывая на хребет. Неясная тревога заставила Лопатина обернуться. От глиняного дувала, ограждающего селение, тонувшее в персиковых садах, шел рослый доктор. За ним тянулся всадник на ослике с большим свертком в руках. Женщина в темной чадре семенила рядом, вцепившись в коричневый халат мужчины, а следом, прихрамывая, спешил козлобородый фельдшер. Карпухин засмеялся, следя за процессией, Лопатин остался серьезным, уже догадываясь, что в обратный полет им придется брать кого-то еще. Доктор опередил спутников; отирая лоб платком, спросил:

— Разгрузили? Летим, не медля.

— Куда?

— В небо.

— А поточнее? — Лопатин разглядывал худого унылого человека верхом на ослике, с завернутым в серый халат ребенком, его маленькую жену в темной чадре, перехватил вопросительно-боязливый взгляд фельдшера.