В горах долго светает - [118]

Дорога вывела в просторную долину, справа, навстречу колонне, в сером песчано-галечном русле стремительно бежала река, то сверкая под солнцем гладкой зеленоватой бирюзой, то бугрясь и кипя белыми бурунами на порогах. Тут и там лепились к склонам гор человеческие жилища. По дорогам и тропам спокойно двигались люди, вьючные ослики и арбы. Край мог показаться уютным и мирным, если бы не остовы обгорелых и разбитых машин у обочин да не красные, зеленые и синие лоскуты на палках и железных штырях — памятные знаки о тех, кто погиб на этой дороге от душманских мин и пуль. Каждое мгновение Васильев чувствовал бедром жесткую коробку лежащего на сидении автомата.

Речка отступила вправо, за небольшой хребет, дорога побежала горной падью, постепенно поднимаясь вверх, как бы оплетая гигантское тело хребта. Крутизна его росла на глазах, слева над дорогой отвесно вверх уходила разрубленная взрывчаткой стена из слоистого камня. Лейтенант умолк, подобрался, сосредоточенно всматриваясь в суровый ландшафт, рука цепко охватила цевье автомата. Место для душманской засады вполне подходящее. Вон и зенитчики расстопорили свою пушку, ее спаренный ствол, как завороженный, тянется к извилистому гребню горы. Дорога закручивает спираль, все глубже справа горная падь, и на поворотах, прямо за крутым откосом, дышит в лицо серо-голубая бездна, а трудяга «Урал» все так же легко тянет вверх, к посеребренным вершинам, к белоснежным облакам, дремлющим на покатых плечах каменных великанов, словно не терпится ему вдохнуть своими железными легкими чистейшего ледяного воздуха.

Не отрывая взгляда от дороги, Васильев под ровное гудение мотора стал беззвучно напевать:

...Помирать нам рановато —

Есть у нас еще дома дела...

Наконец колонна покатилась вниз, в зеленую долину, снова за стеклами кабины мелькали отвесно срезанные пласты песчаника и базальта, завораживающе заглядывала в глаза на поворотах та же голубоватая глубина, а снежные пики ничуть не отдалялись, они как будто становились ближе.

— Считай, один рубеж проскочили без приключений, — заговорил лейтенант. — Ты, Виктор Сергеич, который раз едешь этой дорогой?

— Второй, товарищ лейтенант.

— А я — двенадцатый. Четыре раза нас обстреливали именно на этом перегоне. Не сильно, правда, но одну машину все-таки размолотили, пришлось ее столкнуть во-он туда...

— Не представляю, товарищ лейтенант, чтобы мой «Урал» — вот так вот, в пропасть... Он же как живой. Вы послушайте, он поет после перевала, радуется легкой дороге, вольному ветру и прохладе. Он даже на шум реки отзывается.

Лейтенант засмеялся:

— Стихов не пишешь, Васильев?.. Зря.

— Нет, я серьезно, товарищ лейтенант: машина — существо умное. Людьми сделана, людям служит. Она и здоровой бывает, и больной, и усталой, и бодрой. В дороге, когда тяжело, так прямо иногда стонет — жалуется. Станет легче — поет. Слышите?

Лейтенант, покачивая головой, искоса, с усмешкой посматривал на Васильева, а тот разговорился:

— Почему бы, товарищ лейтенант, автомобилю не поставить памятник? Неужто не заслужил? Про легковые не говорю — то нахлебники цивилизации, ее паразиты. Что за машина — сытые животы возить? Легковые только горючее жрут да воздух отравляют, среду губят. Дороги опять же ими перегружены. Оставить бы, сколько надо для разных служб, а остальные — под пресс и в переплавку. Другое дело — грузовик. Это ж великий трудяга, опора цивилизации, ее мощь. Ну, что бы люди сегодня без грузовика значили? Вот мой «Урал» еще новенький, а уж скольких он накормил, одел, обогрел, скольких выручил!

— Ты кем собираешься стать, Васильев?

— Я уже стал — водителем грузовика.

— Так вот, Виктор Сергеич, есть памятник. Правда, не автомобилю, а шоферу. Фронтовому шоферу-солдату. Где-то недалеко от Москвы, на трассе, поднят на пьедестал армейский грузовик времен войны. Говорят, в том месте никогда не смолкают клаксоны — проезжие салютуют памяти шофера и его машины, на которой он под бомбежками и обстрелом доставлял на передний край снаряды, хлеб и горючее, перевозил пехоту и сопровождал танки в боевых рейдах. Есть памятник.

— Я не знал, товарищ лейтенант. Надо хоть разок побывать там.

— Побываешь, Виктор Сергеич, у тебя все впереди.

Васильев притормозил на крутом спуске. Внизу, в долине, снова бирюзой заблестела река.

— Вот и на этой дороге, а может, на какой другой тоже поставят памятник шоферу — продолжал лейтенант. — Афганистан не забудет тех, кто выручил его в самые трудные годы.

— Вы думаете?

— Уверен. Афганцы уже говорят об этом. И не сомневаюсь, что памятником станет именно «Урал». Может быть, даже ваш.

— Вряд ли. У меня на кабине — всего две звездочки за дальние рейсы, а есть даже в нашей роте — по пятнадцать.

— Звездочки, Виктор Сергеич, дело наживное... Что это там? Остановка?

Колонна замедлила ход, головные машины уже затормозили перед мостом, где стоял усиленный армейский пост. Лейтенант вылез на подножку, настороженно осматривался. Как будто в самом воздухе разливалась тревога. Сбоку от дороги раскинулся по наклонной долине кишлак, прячась среди садов и платанов. Он казался вымершим, и это недобрый знак. Жители придорожных селений каким-то образом узнают о близости бандитов и прячутся в горах. Опустевшие кишлаки — молчаливое предостережение всем, кто проезжает горными трассами. Возле головных БМП старший поста, жестикулируя, что-то объяснял начальнику колонны. Вышедшие из машин афганцы негромко перебрасывались словами, то и дело оглядываясь на высокий серый дувал, отгородивший кишлак от дороги. Неужели здесь, вблизи военного поста, возможна засада? Но вот за мост, в сторону ущелья, двинулся бронетранспортер саперов, по колонне передали приказ: провести контрольный осмотр техники и груза, быть готовыми к немедленному движению. О близости противника — ни слова. Впрочем, и водители, и охранение от начала до конца рейса обязаны быть готовыми к ежеминутному отражению вооруженного налета.