В горах долго светает - [112]

Отлично не будет при самой удачной посадке — это Белицкий знал. И все же, рассчитывая на лучшее, он не подозревал, что впереди — наихудшее: они тянули в самое логово душманов.

Земля набегала все быстрее, и как ни старался Двадцать шестой, перепрыгнуть «зеленку» ему не удалось. Белицкий даже дыхание затаил, когда могучие винты транспортника срубили деревья и машина тяжело ударилась о землю, проползла еще несколько метров. Не было ни взрыва, ни пожара, даже винты уцелели; они еще вращались, когда он, проходя над «шестеркой» в каких-нибудь пятидесяти метрах, видя, как ветер от его винтов треплет древесные кроны, успел приметить: из грузовой кабины транспортника вырывается дым.

— Всему экипажу немедленно покинуть вертолет! Бегом на площадку! В грузовом отсеке горит!

В любое мгновение транспортный вертолет могло охватить грозное пламя. Три тонны горючки — такая бомба, от которой и «восьмерке» следует держаться подальше.

Разворачиваясь, Белицкий едва поверил глазам: в какой-нибудь полусотне шагов от приземлившейся машины, на нешироком прогале среди древесных зарослей, задирался вверх шишковатый, в кольцевых ребрах ствол крупнокалиберного пулемета, а вокруг него суетились люди в грязно-серых чалмах и коричневых мятых безрукавках. Кое-где в зарослях мелькали те же коричневые безрукавки и чалмы — своеобразная униформа некоторых душманских отрядов, проникающих в страну из Пакистана.

То была минута — даже не минута, а мгновение, — когда проверяются все качества воина. Ради этого мгновения были долгие дни, месяцы, годы учебы, тренировок, полетов, закалки тела и воли, постижения себя самого и постижения техники, которая в руках.

Наверное, все-таки не случайно Белицкому наравне с командиром эскадрильи майором Герцевым давалось первоочередное право идти на рискованные дела.

«Восьмерка» висела, разворачиваясь в каких-нибудь пятидесяти метрах от земли — идеальная цель для душманских зенитчиков, — но он уже отбросил мелькнувшую мысль — уйти на форсаже вверх, в сторону, от расстрела в упор, хотя бы заслониться от кинжального огня кронами деревьев. Можно опоздать, просчитаться, а главное — товарищи. Что будет с ними? Они, похоже, не подозревают о соседстве врагов. Решение он принял в то самое мгновение, когда увидел под собой пулеметное гнездо, и он выполнял его — падал прямо на пулеметчиков, определив, что прогал достаточно широк для винтов «восьмерки», угадав обострившимся зрением по движению пулеметного ствола, что придать ему предельный угол возвышения и открыть огонь душманы не успеют...

Потом, в ответ на вопрос: что он чувствовал, о чем думал, собираясь раздавить пулеметное гнездо вертолетными колесами? — Белицкий пожмет плечами и, едва улыбнувшись, скажет: «О чем там думать? Следил за землей. Ждал...»

Ждал очереди в упор, распарывающей машину, ждал столкновения.

Наверное, чувства Леонида Белицкого поймут только летчики Великой Отечественной войны, которые шли на таран вражеского бомбардировщика, нависали винтом «ястребка» над чужим килем со свастикой и видели наведенные в упор дула «эрликонов». Наверное, как и они, Белицкий подсознательно помнил о том, что нервы у вражеского стрелка не железные, и принимал в расчет этот шанс наравне с другими.

...Ужас разметал душманов, как ветер от винтов разметывает пожухлую листву. Белицкий подался чуть в сторону и завис у самой земли. Из открытого люка десантной кабины выскакивали автоматчики. Через минуту душманская зенитка вместе с другим брошенным оружием и боеприпасами оказалась на борту машины. «Восьмерка» резко взмыла.

Транспортный вертолет теперь густо дымил, и уже пламя пробивалось наружу. Наверное, в иных условиях можно бы попытаться задавить очаг пожара, проникнув в грузовой отсек через пилотскую кабину — открывать грузовой люк в таких случаях нельзя, прихлынувший воздух мгновенно раздует огонь, — но это в иных, мирных, условиях. Десантников на борту «восьмерки» — неполное отделение, а душманов он только своими глазами видел не меньше двух десятков. Сколько их еще прячется в зарослях? Без потерь уже не обойтись, так пусть они будут наименьшими.

Экипаж аварийной «шестерки», выполнив его приказ, занял оборону со снятым бортовым пулеметом у самого края зарослей. Машина Белицкого словно сделала рикошет, коснувшись земли, — этого было довольно, чтобы друзья оказались в кабине, подхваченные руками десантников, — и снова гудящая высота стремительно нарастала между «восьмеркой» и раскаленной землей.

Душманы успели прийти в себя — отовсюду защелкали винтовки, затрещали автоматы.

— Поздновато хватились, сволочи! — весело ругнулся Тувальский. — Ишь как жара-то их разморила, проспали свою зенитную мощь.

— Мы им побольше оставляем, — хмуро отозвался Галинский.

— Ничего мы им не оставляем, — процедил сквозь зубы Белицкий, вводя машину в боевой разворот.

Словно серая пряжа выметнулась из-под узкого вертолетного крыла, и среди «зеленки», там, где дымила аварийная машина, взметнулся громадный смерч красного огня и черного дыма. Пока «восьмерка» не ушла за хребет, экипаж видел позади, в дымчатой бездне долины, высокий коптящий столб и пламя большого костра, которое не мог потопить даже ярый свет полуденного солнца. Сколько горных кишлаков мог бы осветить и обогреть в зимние холода этот костер! О сгоревшей машине Белицкий старался не думать. Хотя была она старенькая, отлетавшая свой срок, ее, наверное, оплакивали в душе летчики экипажа, сидящие теперь пассажирами в десантной кабине. Ну, что ж, случившегося не изменишь. Злее будут работать ребята.