В гольцах светает - [95]

Перфил ответил равнодушно:

— Слезы съели ее глаза.

Куркакан зажмурился, полувоздел руки к небу.

— Хорошо ли берегут духи самого хозяина-Гасана?

Этот вопрос Куркакан задал не без тревоги. Так же не без тревоги ждал ответа. Однако Перфил снова медлил. Налил спирта, хлебнул, остатки отдал Семену. Равнодушно сковырнув грязь с покрасневшей щеки, бесцветно обронил:

— Он уехал в город. Об этом его просит сам царь.

У Куркакана — как камень с плеч.

— Сам царь?! Гасан станет равным губинатру. Хе-хе-хе! Куркакан и его послушные хорошо помогают хозяину-Гасану. Они станут помогать и сыну!

Перфил молчал. Это обидело Куркакана, но он не подал виду.

— Зачем сын Гасана пришел на берег двух Гуликанов?

— Встретить зеленые дни.

Жидкие брови шамана поползли кверху.

— Встретить зеленые дни? Однако праздник начался без тебя?

— Олени на тропе подохли.

Куркакан не верил, но не чувствовал для себя никакой опасности в этом визите и решил прекратить бесполезные расспросы. Он хорошо видел далеко не бодрое настроение своих собеседников и искал тему для разговора, который мог бы развлечь их. Сделать это при помощи спирта до сих пор не удавалось. Перфил с каждым глотком становился угрюмее. Семена, очевидно, тяготили мрачные мысли. Куркакан смотрел на него, злился: спирт всегда делал Семена таким, как жирный кусок мяса голодную собаку, и его язык становился хвастливым! А теперь он сидит как ночь, только глаза блестят. Смерть дочери зайца владеет его головой и сердцем!..

Сам Семен это подтвердил.

— Страшно. Пока смотрят мои глаза, она будет стоять в них. Плохо. Совсем плохо я сделал... — тихо прошептал он.

В юрте воцарилось молчание. Слышно было, как в очаге потрескивают ветви.

Мозг шамана лихорадочно работал. Духи? Куркакан даже сплюнул в сердцах. Ими можно напугать Семена?! Он погрыз кончик косы, усмехнулся. Как мог забыть? Теперь глупая голова взяла верное направление!

Сделав вид, что не замечает Семена и не слышит его слов, Куркакан заговорил восторженным голосом:

— Плохо, что сын Гасана не застал начала праздника. Он не видел больших игр на берегу Гуликанов. Здесь первым стал Семен! Люди много кричали ему.

— Да, это так. Кричала сама дочь Тэндэ... — Семен умолк, ссутулился.

Куркакан поперхнулся: его слова стали совсем бессильными как березовая палка, изгоняющая недуг! А этот ленивый боится высунуть язык!

Шамана бесило.

— Хозяин-Гасан вернется из города равным губинатру. Он возьмет Семена в свою юрту!..

— Да, это так, — вяло обронил Семен.

Куркакан воспрянул духом. Он продолжал говорить, и говорил долго. Даже не заметил, как Семен и Перфил уснули. Они где сидели, там и свалились. Куркакан встал, носком унта отодвинул Семеновы ноги, которые загораживали проход, подошел к Перфилу. Хотел подложить под голову ему шкуру, но раздумал. Махнув рукой, вернулся на свою постель. Тревожные мысли не выходили из головы. В ушах отчетливо стояли слова Семена: «Плохо... Совсем плохо я сделал...» Он перестает верить Куркакану. Перестает уважать его. Почему? Аюр?! Да, он сразу догадался, что душа дочери Тэндэ не нужна духам. Нужна — хозяину. Он знает. Да... И его охватил страх. Он вспомнил два немигающих глаза. Они пронизывали до самых печенок, леденили кровь.

— Это глаза волчицы! — прохрипел Куркакан, вскакивая. — Самой волчицы!..

Был такой случай в жизни Куркакана.

Стойбище тогда зимовало в вершине Большого ручья, в глухом распадке. Звездным январским вечером он шел после сытного «сэвэна» в свою юрту. Идти было недалеко. И вдруг в десяти шагах от себя он заметил серые тени.

Волки бежали наперерез, через ручей, след в след. Куркакан хорошо знал, что во время гоньбы поведение стаи зависит от настроения волчицы, и не особенно испугался, полагая, что она пробежит мимо. Однако на всякий случай остановился возле дерева, придерживаясь рукой за ветви.

Волчица даже не удостоила его вниманием. Зато последний волк остановился, пощупал его светящимися глазками, махнул хвостом и побежал за стаей. Куркакан дружелюбно помахал ему вслед бубном. Однако едва он сделал два-три шага от дерева, как к изумлению обнаружил, что светлячки несутся к нему с бешеной быстротой! И что ему помогло взлететь на дерево?! Через мгновение он сидел на тонких сучьях, обхватив спасительный ствол обеими руками. Правда, кусок унта остался в зубах волчицы да бубен на потеху ее собратьям.

Долго пришлось отсиживаться Куркакану на лиственнице, едва не застудил кровь. И сколько раз собирались волки оставить его в покое! Они отбегали, скулили, зовя самку, но та не желала уходить от дерева.

Наконец один волк подбежал, игриво куснул ее ухо, потрогал лапами морду, и отхватившая унт, на прощание щелкнув зубами, побежала своей дорогой...

Тогда спасло дерево, а теперь?..

Куркакан бессильно опустился на шкуры, склонив голову. Плохо, когда олени отбиваются от стада и уходят в тайгу к своим диким сородичам. Хуже, когда в стадо приходит дикий олень и становится его вожаком: стадо перестает слушаться хозяина и может затоптать его. Этот, живший у русских, хочет стать вожаком. Будет совсем плохо, если все люди пойдут его следом...

Долго сидел Куркакан в раздумье. Умирающий очаг в последний раз глянул мутным глазом, и сумерки сомкнули объятия. Сейчас же в углу замерцали две зеленоватые точки. Многие годы этот холодный свет властвовал в ночи, согревал сердце хозяина. А теперь он мертв. Теперь это всего-навсего чучело из травы и шерсти. Куркакан пожелал, чтобы его любимец-филин и после смерти оставался рядом...