В гольцах светает - [100]

Глаза Аюра вспыхнули, Куркакан осекся.

— Пусть говорит имеющий шапку с кистями: как стрела без лука попала в дочь Тэндэ? Как?!

Куркакан не ожидал ловушки. Он отшатнулся, побледнел.

— Твой глупый язык говорит, что знают одни духи!

Аюр расхохотался. Но так, что Куркакана покоробило: в смехе была ненависть.

— Елкина палка! Клянусь иконой Чудотвора — я знаю больше всех духов!..

Куркакан вскочил. Поднялся и Аюр.

— Ты отдал душу русскому Миколке — ты перестал быть человеком нашего рода. Так говорит обычай! Да, так говорит обычай! Ты можешь принести горе! Горе! Слезы! Об этом узнают все люди стойбища, — Куркакан говорил все увереннее, тише, с шипением. — Да, люди стойбищ хорошо знают, что несут им русские. Они рубят тайгу, роют землю. Звери уходят из тех мест, где они появляются. Голод идет по их следам. Голод. Голод. Люди узнают об этом...

Аюр даже растерялся под неожиданным натиском шамана.

— Елкина палка! Если бы все люди знали, что знает Аюр! — воскликнул он и умолк, сбитый с толку смехом Куркакана.

— Что знает Аюр? Что? Пожалуй, то, что сын Луксана показал тропу русским в Анугли. Хе-хе-хе...

Аюр не ответил, нырнув в угол юрты, вернулся с берестяным туесом. Куркакан ничего не успел сообразить, как он, отшвырнув крышку, сунул ему под нос лоскут вонючей кожи.

— Без вонючей воды шкуры не хотят гореть. Это видели все, кто был на берегу Гуликанов. Они видели в твоих руках такой же пузырь. А этот я нашел на месте своей юрты... Вот что знает Аюр!

Куркакан взмахнул руками, намереваясь схватить туес, но тот ускользнул из-под носа. Шаман хрипло рассмеялся...

— Как скажешь, что этот найденный ходил на поясе Куркакана? Как?.. Как-то длинноухий пришел к лисе, сказал: «Один глупый заяц ходит к осине рядом с твоей юртой и грызет кору. Он хочет, чтобы осина упала на твою голову!» Рассердилась лиса! Сильно рассердилась! Спросила: «А на кого он походит?» Язык глупого вылез из своей юрты: «Он похож на комок снега. Концы ушей у него помазаны сажей!» — «И он не имеет хвоста?!» — спросила лисица. «Да, это так!» — «Это ты и есть тот заяц? Проглочу тебя вместе с унтами!»

Куркакан перевел дух, снова рассмеялся.

— Как скажешь? Разве на нем есть следы рук Куркакана? Разве в юрте каждого не найдешь такой пузырь, в котором он носит по тайге воду? Может, ты сам сжег свою юрту?!

Куркакан беззвучно смеялся. Аюр обрел спокойствие, хотя на его лице играли желваки.

— Но к лисице могут прийти все длинноухие и сказать: «Твой пышный хвост мешает нам видеть солнце. Мы обольем его вонючей водой и подожжем». Разве скажешь, что это не твой хвост мешает, а хвост глупого зайца?!

Смешок застрял в груди шамана. «Они могут пойти одним следом! Этот с глазами волчицы знает, о чем думает мое сердце.»

— Буни! — прохрипел он в лицо Аюра и, задыхаясь, выскочил из юрты...

Солнце догорало, лучи били прямо в глаза. Куркакан плевался, бормотал проклятия и мчался через поляну. Если б на его пути выросла юрта, то он бы врезался в нее, осыпая ругательствами недальновидных жильцов. Так почти и вышло. Куркакан с разбегу ткнулся в оленью морду, отскочил, неистово выругался, только после этого пришел в себя.

Посредине поляны возились люди. Их было много. Слышались повеселевшие голоса.

— Нифошка приехал...

— Он оставил своего Миколку одного. Миколка будет скучать без крестителя...

Отец Нифонт не слушал охотников, суетился, устанавливая палатку. Люди помогали ему.

— Скоро ли придет купец Черный на берег Гуликанов?..

— Пожалуй, ружье надо. Красивую материю надо. Патроны надо.

— Привез ли с собой креститель напиток Миколки?..

Люди приумолкли, как только Куркакан подошел к ним.

— Люди помогают строить свое горе, — зашипел он, прокладывая себе дорогу к отцу Нифонту.

Служители культа встретились, как ежи. Куркакан, полусогнувшись, недобро усмехался, отец же Нифонт держался с достоинством, выказывая полное пренебрежение своему противнику.

— Носящий на голове облезший унт пришел на берег Гуликанов. Зачем?

— Прицепи на косу язык, ирод... Какие новости привез сын Козьмы Елифстафьевича?

— Новости? Он приехал сказать, что Нифошка придет собирать шкурки для своего ленивого Миколки. Хе-хе-хе!

4

Легкий низовик прошелся по опушке — и она тотчас отозвалась разноголосым шепотом. Здесь он запутался в листве березки, смахнул крупные капли росы и мимоходом зацепил нежную шелуху ствола; тут вспугнул ветку лиственницы; там надломил полусгнивший сучок; пересчитал нарядные перья косача, который чутко дремал, пригнездившись на нижнем суку старой лиственницы. Косач беспокойно заворочался, пошевелил красными бровями, вытянул шею, замер. Все спокойно! Он почистил клюв, расправил крылья и неторопливой походкой, словно заждавшийся ухажер, прошелся по ветке. Раскачивая ее, добрался до самого конца и озабоченно заглянул вниз: зеленая поляна все еще густо дымила. Рыхлая испарина отделялась от травы, нехотя ползла кверху, цепляясь за мокрый кустарник...

Но вот яркое солнце вырвалось из-за сопки напротив, и лучи вольным потоком хлынули на опушку, очищая ее от тумана.

Этого только и ждал молодой петух! Он расправил свои крылья, гордо осмотрелся и сорвался с места. Встревоженная ветка полными пригоршнями рассыпала радужный бисер росы, а косач уже прохаживался по лесной поляне. Вот он замер, звучно ударил крыльями по росистой траве и, подбоченясь, пустился в пляс. Плясал он самозабвенно. Вытянув над землей черную как смоль шею, цветастым веером распустив хвост и распластав крылья так, что правое крыло чертило по земле, несся по кругу. Над утренней тайгой полилась призывная брачная песня.