В годы большой войны - [59]

— Ну, что ты обо всем этом скажешь? — сразу же спросил Арвид, сбрасывая макинтош и помогая жене раздеться. Сняв очки, он в упор смотрел на Харро темными близорукими глазами. — Для нас война так просто не кончится. Я говорю о Германии…

Харро не успел ответить, вошла Эрика фон Брокдорф, жизнерадостная красавица с чувственным ртом и мило выступающими скулами.

— Вы знаете, что сказал мне Кай! — еще с порога воскликнула Эрика. Она говорила о своем муже. — Он уже где-то на границе, звонил из полевого штаба. Говорит, что все находятся под впечатлением речи фюрера… Поход в Польшу называют двухнедельной прогулкой. В следующую субботу многие намерены вернуться в Берлин… Представляете себе: война для них — прогулка! Какой-то сплошной угар. Кай не мог, конечно, говорить по телефону то, что он думает…

Входная дверь больше не запиралась, гости входили один за другим. Пришел сослуживец Харро по министерству — старший лейтенант Гольнов, скульптор Курт Шумахер с женой Элизабет, актриса Ода Шоттмюллер, пожилой анархиствующий писатель Кальман с молодой супругой Элли. Приехали старые друзья матери, однополчанин отца, мать Либертас — потомственная аристократка Тора Ойленбург, гордившаяся дальним своим родством с бывшим кайзером Вильгельмом Вторым.

На этот раз Либертас решила не устраивать обычного праздничного стола с пышной сервировкой, со сменой тарелок, горячих блюд. Ограничились холодными закусками. Либертас, похожая на пажа из рыцарских времен — с челкой и распущенными волосами до плеч, старалась создать атмосферу непринужденного веселья. Это ей удавалось. После тостов и поздравлений Харро с днем рождения завязался общий разговор о последних событиях. Общество распалось на группы, разбрелись по всему дому. Харро с Арвидом Харнаком поднялись в кабинет, к ним присоединилась Милдрид, потом Курт Шумахер и еще несколько гостей.

— Если вы не верите мне, — возбужденно говорил Харро, — спросите отца, что я писал ему из Дрездена, когда наши войска оккупировали Чехословакию. Я написал, что мировая война не за горами, что разразится она самое позднее в сороковом — сорок первом году. Походом на Польшу война только начинается…

— Говорят, англичане уже объявили войну Германии, — сказал Гольнов. — Гитлер столкнется с Западом. Англичане не сегодня завтра начнут бомбардировку Берлина…

— Ну, а вы за то, чтобы Германия победила или проиграла в этой войне? — повернулся Харро к Гольнову.

— Я немец и предпочитаю победу Германии, хотя не согласен с политикой режима Гитлера.

Харро прищурившись взглянул на своего оппонента.

— У вас ослаблены слезные железы! — воскликнул он. — Нельзя под видом Германии оплакивать нацистский режим… Неужели можно всерьез думать, что англичане и французы принесут Германии освобождение?! Проглотив Польшу, Гитлер повернет на запад, это логично, но я не знаю, чем кончится такое столкновение. И те и другие начнут маневрировать, искать компромисса, пойдут на уступки… В конце концов Гитлер повернет на восток, и только русские смогут сломить фашистский режим. Случится так, как я говорю, и никак иначе!

В тот вечер в квартире Шульце-Бойзена велись очень откровенные разговоры.

В кабинет смеясь вбежала Либертас, следом за ней вошел Кальман с Элли. Разговор продолжался и при них.

— Ну довольно, Харро, — прервала Либертас мужа. — Довольно вам спорить. Мы же собрались веселиться, идемте танцевать, нам без вас скучно!..

По пути в гостиную Милдрид, поотстав, сказала Шульце-Бойзену:

— Ты очень неосторожен, Харро… Нельзя же так откровенно…

— Вот еще… В своем доме я могу говорить так, как думаю.

— А ты уверен, что здесь все думают так же?

— Нет, не уверен, но я не намерен таиться от своих друзей… Уж если на то пошло, скажу больше — я готов объединиться с самыми левыми силами, с коммунистами, которые ведут борьбу с Гитлером. Они мне ближе, чем те, кто желает победы в войне нацистам только потому, что нацисты правят Германией. Я тоже за Германию, но против Гитлера. Я ненавижу его, поняла?!

Не только Милдрид насторожили разговоры хозяина дома в день его рождения. Супружеская пара Кальманов вскоре распрощалась с гостями и уехала с вечера. На улице, поджидая такси, Элли раздраженно говорила мужу:

— Куда ты меня привез, Эрнст?! Этот Харро просто сумасшедший! Каждая его фраза может стоить головы… Сидят у камина, пьют кофе и рассуждают в кабинете о таких вещах, что страшно подумать… Обещай мне, Эрнст, что мы никогда с ними не встретимся.

До самого дома она не могла успокоиться.

— Как возможно, как возможно! — восклицала она. — Собираются интеллигентные, обеспеченные люди и разговаривают так, будто они на коммунистическом собрании… Я уловила что-то зловещее в том, что они говорили. Хорошо, что мы быстро уехали.

…В конце тридцать девятого года Арвид Харнак еще раз, теперь в составе германской торговой делегации, ездил в Москву. Там шли переговоры о расширении экономических связей двух стран. Вернулся он с тяжелым предчувствием неотвратимо назревающих грозных событий, сразу же позвонил приятелям, чтобы поделиться раздумьями. Основной вывод, который он сделал из поездки в Москву, сводился к тому, что договор Гитлера с Советской Россией недолговечен.