В глубине ноября - [27]

Снег сыпал весь день, стало ещё холоднее. Укрытая белым земля, отъезд, прибранный дом — от всего этого день казался неподвижным и задумчивым. Хемуль постоял, посмотрел на своё дерево, попилил какую-то доску, бросил и снова встал и принялся смотреть. Время от времени он возвращался в дом и стучал по барометру.

Староум лежал на диване в гостиной и думал о том, как всё меняется. Мюмла была права. Староум вдруг осознал, что его ручей — действительно река, коричневая река, которая извивается в заснеженных берегах, просто-напросто коричневая река. Теперь он не мог даже ловить рыбу. Староум сунул голову под бархатную подушку и принялся представлять свой ручей, всё ясней и ясней ему вспоминалось, как бежали ручьи и дни, когда ручьи кишели рыбой, а ночи были светлыми и тёплыми и всё время что-то происходило. И он сам тоже бежал со всех ног, чтобы ничего не пропустить, и спал по чуть-чуть, мимоходом, и всегда было так весело…

Староум поднялся поговорить с предком.

— Привет, — сказал он. — Снег пошёл. Почему перестало случаться важное, почему всё стало таким ничтожным? И где мой ручей?

Староум замолчал, его утомил друг, который никогда не отвечает.

— Слишком ты старый, — Староум постучал тросточкой. — А с зимой ещё больше состаришься. Зимой всегда стареют.

Староум взглянул на друга, подождал. Все двери на втором этаже, во все пустые комнаты, были распахнуты, всё безопасное и беспечное растаяло, половики лежали ровными серьёзными прямоугольниками, всё было холодное и залито снежным зимним светом. Гнев и одиночество охватили Староума, и он воскликнул:

— Ну? Скажи хоть что-нибудь!

Но предок не отвечал, он только стоял и таращился из шифоньера в своём слишком длинном халате и не произносил ни слова.

— Выходи, — сурово велел Староум. — Выйди и посмотри. Они всё сделали по-своему, и теперь только мы помним, как оно было вначале.

И Староум с силой ткнул предка в живот своей тросточкой. Старое зеркало со звоном треснуло, выпало из рамы и рассыпалось на осколки, один, длинный и узкий, поймал озадаченное лицо предка и тоже разбился, и Староум остался тет-а-тет с пустой и безмолвной коричневой фанеркой.

— Всё ясно, — сказал Староум. — Он ушёл. Рассердился и ушёл.

Староум сел возле печи и задумался. За кухонным столом, заваленным чертежами, сидел Хемуль.

— Со стенами что-то не так, — проговорил он. — Наклоняются не туда, и через них можно выпасть наружу. Они совершенно не подходят к ветвям.

— Наверное, он впал в спячку, — размышлял Староум.

— Но вообще-то, — продолжал Хемуль, — вообще-то стены — это лишнее. Когда сидишь на дереве, приятнее смотреть в ночь и видеть, что происходит вокруг, а?

— Наверное, важное случается только весной, — решил Староум.

— Что ты говоришь? — спросил Хемуль. — Так будет лучше?

— Нет, — отрезал Староум. Он не слушал. Он наконец-то знал, что делать, — это ведь проще простого! Он перепрыгнет зиму, сделает один большой прыжок прямо в апрель. Не о чем больше печалиться! Надо только смастерить уютное гнёздышко и предоставить остальному миру творить, что ему вздумается. А когда проснёшься, всё будет так, как должно быть. Староум пошёл в чулан и достал с полки миску с еловыми иголками, он был в прекрасном настроении, и его вдруг стало ужасно клонить в сон. Он прошёл мимо бормочущего Хемуля и сказал: — Пока! Я отправляюсь в спячку.

— Пока-пока, — рассеянно отозвался Хемуль. Услышав, как хлопнула дверь, он поднял морду и посмотрел Староуму вслед, а потом снова отдался сложному искусству построения домов на деревьях.

Небо в этот вечер было ясное-ясное. Хомса шёл через сад, тонкий лёд похрустывал под лапами. Долина притихла от мороза, заснеженные холмы поблёскивали. Стеклянный шар опустел — теперь это был просто красивый синий шар. Зато чёрное небо было усыпано звёздами, миллионами потрескивающих, искрящихся, сверкающих зимним холодом бриллиантов.

— Зима, — сказал хомса, входя в кухню.

Хемуль пришёл к выводу, что стенами можно пренебречь — пусть будет только пол, — собрал свои чертежи и проговорил:

— Староум впал в спячку.

— А вещи свои он взял? — спросил хомса.

— Что ему с ними делать? — удивился Хемуль.

Вне всяких сомнений, тот, кто впал в спячку, проснётся помолодевшим, самое главное — его не беспокоить. Но, проснувшись, приятно узнать, что кто-то позаботился о тебе, пока ты спал. Поэтому хомса собрал все Староумовы пожитки и сложил их около шифоньера. Он накрыл Староума одеялом из гагачьего пуха и крепко подоткнул углы — зимой ведь может быть холодно. В шкафу приятно пахло специями. А коньяка в бутылочке хватит ещё на хороший бодрящий апрельский глоток.

20

После того как Староум залёг в спячку в шифоньере, долина сделалась тише прежнего. Время от времени от клёна доносились удары Хемулева молотка или из дровяного сарая стук топора. В остальном было тихо. Все говорили друг другу «доброе утро» и «привет», но разговаривать желания не было. Они ждали, чем закончится эта история.

То один, то другой заходили в кладовку чем-нибудь перекусить, на плите не остывал кофейник.

Собственно говоря, тишина эта была приятной и спокойной, и им стало лучше друг с другом, когда они виделись не так часто. Стеклянный шар был пуст и готовился наполниться чем угодно. С каждым днём становилось всё холоднее.