В глубине ноября - [26]
Филифьонка заснула за кухонным столом, уронив голову на руки. Она превосходно проспала до половины девятого утра, проснулась, огляделась и произнесла:
— Ну и безобразие! Генеральной уборки сегодня не миновать.
19
В восемь тридцать пять, ещё в сумерках, в доме начали одно за другим распахиваться окна. Матрасы, одеяла и пледы громоздились на подоконниках, восхитительный сквозняк пробежал по дому и взметнул густые облака пыли по углам.
Филифьонка взялась за уборку. Во всех кастрюлях грелась вода, швабры, тряпки и тазики выбрались из шкафов, половики висели на перилах веранды. Шла самая генеральная уборка в мире. Остальные стояли во дворе и изумлённо наблюдали, как Филифьонка бегает вверх-вниз, туда-сюда, повязав голову косынкой, в Муми-мамином переднике, таком большом, что Филифьонке хватило завернуться трижды.
Снусмумрик пришёл на кухню за губной гармошкой.
— На полочке возле печи, — сказала Филифьонка на ходу. — Не волнуйся, я о ней позаботилась.
— Может, оставить тебе её ещё ненадолго? — неуверенно предложил Снусмумрик.
— Забирай, — деловито отозвалась Филифьонка. — Я заведу свою. Да смотри под ноги, а то сейчас растащишь весь мусор.
Какое блаженство — снова приняться за уборку. Филифьонка знала наверняка, где прячутся пыль и грязь, мягкие, серые, самодовольные, они селились по углам, и она преследовала каждый комок пыли, большой, толстый, волосатый, который перекатывался себе и считал, что он в безопасности. Ха! Личинки платяной моли, пауки, многоножки, ползучие и насекомовидные всех мастей были повержены большой Филифьонкиной метлой, и реки горячей воды и мыльной пены затопили всё на свете, и что-то нехорошее, ведро за ведром, выплёскивалось из двери во двор, и жизнь снова становилась прекрасна.
— Никогда не любил этих дамочек с их уборкой, — пробурчал Староум. — Кто-нибудь сказал ей не трогать предковский шифоньер?
Но и шифоньер уже был вымыт, вымыт с двойным тщанием. Не коснулась Филифьонка лишь зеркала внутри — оно так и осталось мутным.
Постепенно уборочный азарт охватил всех, кроме Староума. Все таскали воду, выхлопывали половики, протирали кусочки пола там и сям, каждый вымыл по окну, а проголодавшись, все пошли в кладовку доедать то, что осталось от вчерашней вечеринки. Филифьонка ничего не ела и не вступала в разговоры, на это у неё не было ни времени, ни желания! Иногда она начинала насвистывать, она была гибкой и лёгкой и перелетала, точно ветер, с одного места на другое, ужас и пустота рассеивались, и она думала мимоходом: «Что это со мной было? Я сама была точно большой серый комок пыли… Но из-за чего?» Вспомнить она не могла.
Так день великой уборки постепенно склонился к вечеру и, к счастью, обошёлся без дождя. К наступлению сумерек всё было разложено по местам, начищено, натёрто, проветрено, и дом удивлённо глядел во все стороны свежевымытыми окнами. Филифьонка сняла косынку и повесила мамин передник на гвоздь.
— Вот и сказке конец, — сказала она. — Теперь можно вернуться домой и прибраться у себя. Наверняка там уже пора.
Все сидели на ступеньках веранды, вечер был холодный, но ощущение перемен и разлуки всё не давало им разойтись.
— Спасибо, что прибралась в доме, — с искренним восхищением сказал Хемуль.
— Не стоит благодарности, — ответила Филифьонка. — Я просто не могу без уборки. Вы тоже должны иногда прибираться — Мюмла так точно.
— Вот ведь странно, — проговорил Хемуль. — Мне иногда кажется, что всё, что мы говорим или делаем, всё, что с нами происходит, уже происходило раньше. Вы понимаете, о чём я? Ничто не меняется.
— А с чего бы ему меняться? — сказала Мюмла. — Хемуль есть хемуль, и случается с ним всегда одно и то же. А мюмлам иногда случается сбежать и не участвовать ни в какой уборке! — Она громко рассмеялась и хлопнула себя по коленям.
— Ты что, всю жизнь собираешься оставаться такой, как сейчас? — с любопытством спросила Филифьонка.
— Очень на это надеюсь! — провозгласила Мюмла.
Староум оглядел всех по очереди, его утомили их уборки и бессмысленные разговоры.
— Зябко, — сказал он, тяжело поднялся и ушёл в дом.
— Скоро пойдёт снег, — сказал Снусмумрик.
Снег пошёл на следующее утро мелкими колючими хлопьями, стало мучительно холодно. Филифьонка и Мюмла попрощались с остальными на мосту, Староум ещё спал.
— Мы с пользой провели время, — проговорил Хемуль. — Надеюсь, мы ещё увидимся с вами и с муми-семейством.
— Да-да, — рассеянно кивнула Филифьонка. — В любом случае передайте им, что это я подарила фарфоровую вазу. Напомни-ка ещё раз, как называется твоя гармошка?
— «Гармония-два», — сказал Снусмумрик.
— Счастливого пути, — пробормотал хомса Киль.
— Поцелуйте Староума в носик, — вспомнила Мюмла. — И не забывайте, что он любит огурцы и что река — это ручей.
Филифьонка взяла свой саквояж.
— Следите, чтобы он принимал лекарства, хочет он того или нет, — сурово сказала она. — Сто лет — это вам не шутки. И кстати, вы отлично можете время от времени устраивать домашние вечеринки.
Она, не оглядываясь, зашагала по мосту, Мюмла ушла следом. Они исчезли в снегопаде, окружённые печалью и лёгкостью, которые обычно сопровождают прощание.
