В глубине души - [17]

Надев перчатки, Иван Тимофеевич принялся за дело. Только первые два лимонных деревца причинили ему боль, а потом он вошел в раж и стал безжалостно, с корнем выдирать одно растение за другим.

Разорив таким образом половину оранжереи, он наконец заметно поутих и понял, что надо бежать.

За такое дело и за решетку угодить можно. По-быстрому стянув перчатки и бросив их в образовавшуюся на полу кучу земли, Иван Тимофеевич понесся в свой флигель, схватил вещи и уже через пять минут вместе со священником сел в такси и отъехал от проклятого места.

— Ты нас в аэропорт отвези, — обратился отец Михаил к таксисту. — Довольно ты по городу из-за нас намотался. Мы с Лидочкой там переночуем, а завтра, глядишь, домой улетим. Прямо не знаю, как матери ее в глаза-то смотреть! Провалил я мероприятие. Как есть провалил.

— Ну, во-первых, не ты, а я провалил, — возразил Иван Тимофеевич. — Мне и ответ держать. Я, батюшка, с тобой домой поеду. Осточертела мне эта Москва! Больно жадный город. Не для людей. Так что я с тобой в аэропорт.

— Вы что! Совсем, что ли! — возмутился водитель. — Какой аэропорт! Ребенок еле дышит, а они его в аэропорт ночевать тащат!

— А что же нам делать, — вздохнул батюшка, — у нас здесь жилья нет.

— Ко мне поедете, — заявил таксист. — Я здесь недалеко квартиру снимаю. Соседи хорошие, земляки. Мы с женой и детьми к ним пойдем, а вы у нас переночуете. Да, кстати, меня Гурам зовут, а вас?

Познакомились.

Квартира, которую снимал Гурам, была двухкомнатной халупой, расположенной на рабочей окраине. Фасадом дом выходил прямо на трубу, из которой день и ночь в небо вырывалось открытое пламя, и трудно было представить себе более бесприютное место на земле.

Но когда Гурам привел гостей в дом, ощущение бесприютности сразу пропало.

В тесной квартирке, до отказа набитой людьми, было тепло и почему-то просторно. Никто друг другу не мешал, и казалось, что люди эти не замечают, в каком бедственном положении находятся.

Детей накормили и уложили спать, а взрослые уселись на крохотной кухне, и жена Гурама Лия до глубокой ночи потчевала их грузинскими блюдами. Пили чачу, и, охмелев, Гурам поведал историю их бегства.

— Жили мы в Гаграх, — рассказывал он, — хорошо жили, дружно. Кто абхазы, кто грузины, никто не различал. А потом началась эта война. Люди стали как звери. Отца моего, старика, на пляж вывели и расстреляли. Да разве этот пляж для таких дел годится! Мы с женой и детьми, слава богу, в это время в Тбилиси были, у родственников. Чудом живы остались. Всё бросили, всё! Какой дом был, с виноградником! Вид на море! Ничего не осталось! — Гурам заплакал.

— Ничего, ничего, — потрепала его по волосам Лия, — главное, живы.

И Гурам согласился:

— Да, да, главное — живы, и дети растут, в школу ходят.

Наутро Гурам повез гостей в аэропорт.

Все сидели грустные.

Что-то безнадежное было в судьбах этих людей, и теперь они объединялись вокруг этой безнадежности.

Даже отец Михаил, который всегда во всем полагался на Бога, вдруг усомнился.

«Что же это получается? — думал он, глядя на прозрачную Лидочку. — Не услышал Бог моей молитвы. Как же слаба вера моя, раз правда оказалась на их стороне, на стороне этих богатых бездушных людей!»

С такими невеселыми мыслями компания доехала до Внукова.

Гурам, со свойственной грузинам деловитостью, быстро решил вопрос с билетами, и выяснилось, что ждать нужно шесть часов.

Сели в кафе.

Гурам хотел угостить новых друзей. Не принимала его горячая душа нищеты, хотелось швырять деньгами, которых не было, и поэтому, заказав ребенку мороженое, а взрослым капуччино, он в уме стал подсчитывать сумму, которую придется за все это заплатить, и от этого подсчета почувствовал жжение в затылке.

Сидели тихо, почти не говорили.

Отец Михаил пил диковинный напиток и думал, что Зинаиду он никуда не отпустит. Пусть Лидочка помирает у него в доме. Он же сам ее и отпоет. Лидочка сидела перед вазочкой с мороженым и неохотно ковыряла в нем ложкой, когда из-за соседнего столика на нее устремила пристальный взгляд какая-то женщина.

Лицо у женщины было неприятное, мужской жесткой кладки. Глаза из-под толстых очков смотрели настырные, буравящие. Когда отец Михаил заметил эту особу, то попытался загородить Лидочку.

«Сглазит еще», — подумал он и незаметно перекрестился.

Но женщина, потеряв девочку из вида, встала и подошла к их столу.

— Здравствуйте, — произнесла она таким тоном, каким обычно разговаривает полицейский с нарушителем порядка.

— А в чем дело? — сразу занял оборону Гурам.

Он привык к уязвимости своего положения и на всякий случай всегда был готов к самозащите.

Ничего не объясняя, женщина пододвинула себе стул и, усевшись напротив Лидочки, взяла ее за руку.

— Что вы хотите? — окончательно испугался за свою подопечную батюшка.

— Вы знаете, что девочка тяжело больна? — поинтересовалась женщина.

— Мы-то знаем, — встрял Иван Тимофеевич. — А вам это откуда известно?

— Это видно невооруженным взглядом, — сердито произнесла незнакомка. — Я — врач, ребенка нужно срочно в больницу.

И вдруг через непроницаемую броню холодной сдержанности этой незнакомой женщины отец Михаил почувствовал биение горячего сердца. Сердца, неравнодушного к беде чужого ребенка.