В глубинах Балтики - [87]

Днем 30 марта погода была пасмурная и ветреная, удерживать лодку на перископной глубине при крутой волне было трудно. Мы подошли к прибрежному фарватеру в западной части косы Хела, развернулись и, следуя по глубинам 16–20 метров, пошли вдоль берега в направлении к маяку Риксхефт. На этом фарватере выставили пять минных банок. Определялись по маяку Риксхефт. Штурман Митрофанов точно фиксировал место постановки каждой минной банки.

Не прошло и часа после минной постановки, как акустик Гипп доложил:

— Товарищ командир, шум винтов военного судна в западном направлении.

Через некоторое время я увидел в перископ сторожевой корабль. Он шел в сторону Риксхефта. Место было открытое, волны высокие и крутые, сторожевик зарывался в них, белая пена взлетала у его форштевня, ветер подхватывал ее — создавалось впечатление, будто по воздуху неслись мыльные пузыри. За первым сторожевиком показался второй. Гипп доложил, что со стороны Данцигской бухты приближаются транспорт и миноносец. Смеркалось, и на фоне берега не было видно никаких кораблей.

Вдруг сильный взрыв потряс лодку, за ним второй. В перископ увидел, что первый сторожевик погружается в воду, второго мы не обнаружили.

— Шумы винтов не прослушиваются, — доложил Гипп.

Прошло четыре минуты, снова сильный взрыв. Стали отчетливо слышны медленные обороты винта транспорта, их легко можно было сосчитать. Транспорт шел самым малым ходом. Внезапно возник резкий свистящий шум винтов миноносца. Сначала [262] он приближался к нам, а затем быстро пошел на удаление.

С наступлением темноты всплыли и, оставаясь в этом районе, начали винт-зарядку.

Проанализировав картину дня, я предположил, что сторожевики шли для встречи миноносца и транспорта, выходивших из Данцигской бухты. Но эта встреча окончилась для них неудачно.

Еще через сутки слышали взрыв, а ночью 4 апреля увидели яркую вспышку взрыва на заминированном нами фарватере. Пошли на сближение и увидели, что несколько малых тральщиков шарят прожекторами по воде, что-то разыскивая.

Начиная с 5 апреля, как только мы подходили к прибрежной коммуникации противника, в воздухе появлялся самолет «Фокке-Вульф» и сбрасывал глубинные бомбы. Некоторые рвались очень близко от лодки. От их разрывов течь через действующие трубы гребных валов значительно увеличилась, что приводило к нарушению дифферентовки. Воду из пятого отсека приходилось периодически откачивать за борт. Поэтому на поверхности неизбежно появлялись масляные пятна. На беду, стояла отличная тихая весенняя погода, и масляный след был ясно виден с самолета.

В один из ярких солнечных дней в воздухе почти непрерывно барражировали самолеты. Они сбрасывали бомбы вдоль берега по линии 20-метровой глубины. Вскоре мы обнаружили конвой судов, идущий по глубинам 10–12 метров. Солнце светило прямо в перископ, затрудняло наблюдение. Суда на фоне берега едва просматривались. Мы начали маневрировать для выхода в торпедную атаку. Но из-за малых глубин сблизиться на дистанцию торпедного залпа не представилось возможным. Если бы этот конвой шел ночью, то могли бы атаковать его из надводного положения.

Еще пять суток провели в районе позиции, ежедневно подвергаясь бомбежке с самолетов, но фашистских судов больше не заметили. [263]

О выполнении задания по минированию прибрежной коммуникации противника я донес командованию еще 1 апреля. Теперь сообщил о техническом состоянии лодки о движении судов по глубинам, недоступным для плавания в подводном положении, и о постоянном барражировании фашистской авиации. В ответ на мое донесение последовал приказ возвратиться в базу. Не хотелось уходить с позиции, не применив торпедное оружие однако наша минная постановка имела несомненный успех.

Ночью, когда мы шли в базу в надводном положении, наши радисты Продан и Кулькин постоянно принимали сводки Совинформбюро. По всему было видно, что гитлеровский рейх доживает последние дни. Пользуясь спокойной обстановкой, мы чистили и прибирали отсеки лодки. Врачу Оглы в своем первом боевом походе на подводной лодке не пришлось заниматься врачебной практикой, — весь экипаж был здоров. Но он отлично организовал питание и вместе с коком Пантелеевым изобретал различные блюда, стараясь приготовить еду повкуснее. Теперь, на пути домой, продукты не экономили и к приходу в базу готовились напечь пирогов. На строение у всех было отличное. Наш доктор Оглы, старшина Поспелов и кок Пантелеев постоянно о чем-то шептались, как заговорщики. Накануне прихода в базу Иван Алиевич Оглы вдруг заявил мне:

— Товарищ командир, а вы знаете, мне придется списывать расход продуктов не на тридцать девять, а на сорок едоков.

— Это почему же? — спросил я.

— А у нас пассажир.

— Какой еще пассажир?

— Помните, перед отходом в море к нам прибежала крыса. Она оказалась в провизионке. Мы ее поймали и поместили в оцинкованный ящик из под галет. Одно время она заскучала, — Поспелов кормил ее одним сыром. А когда меню стали разнообразить корейкой, галетами, сгущенкой и вволю давали воды, крыса стала чрезвычайно активной и постоянно норовила [264] выбратьсяиз заточения. Она к нам на счастье прибежала. Ведь ни одна бомба с самолета не попала в лодку.