В эфире 'Северок' - [7]
"Где же Николай? Куда его отнесло?" - тревожно мелькнуло в голове. Подал условный звуковой сигнал. Стою, слушаю. Тишина... Опять кричу филином. Ничего!
Наконец где-то далеко-далеко слышу такой же звук. Кто это? Неужели Григорян оказался там? Еще раз сигналю. Теперь отозвалось в другой стороне. Иду на звук. Нет, не иду, а ползу по пояс в снегу метровой толщи. Но снег мягкий, пушистый... И белый-белый.
Продвинулся немного, остановился и опять подал сигнал. На этот раз слышу ответ слева, справа и сзади. "Что за чертовщина? - думаю. - Куда же мне идти?" Повернул почти назад, бреду, проваливаясь в сугробах. А ответное ауканье то в одном, то в другом месте раздается. Будьте вы неладны, филины! Совсем уморили меня...
Не стал я больше прислушиваться: понял, что бесполезно. Иду. И вдруг след. След человека, свежий... Только что кто-то прошел. Бреду по нему. А он петляет между деревьями: то повернет вправо, то круто завернет и идет почти назад... Наконец понял, что напал на свой собственный след, в котором есть начало, а конца, естественно, нет.
Зло меня взяло, что столько времени ушло напрасно, да и устал изрядно. Выбил я ногами в сугробе яму, залез в нее, закурил. Сразу же разморило меня и начало клонить в сон.
"Нет, спать нельзя! - приказываю себе. - Не раскисать! Крепиться!" Превозмогая усталость, с трудом выбираюсь из ямы и, проваливаясь в сугробы, плетусь дальше. Сигналы уже не подаю - пустое дело!
Всю ночь колесил я по лесу в поисках Григоряна. У него же радиопитание, без которого моя рация глуха и нема. На рассвете спустился с перевала и увидел разбросанные по пригорку дома. Остановился, привалился к дереву, наблюдаю.
До крайнего дома - не более трехсот метров.
В центре деревни обоз, у подвод суетятся солдаты. "Немцы, - понял я. Ну и занесло! Заметили меня? Вроде нет..." Я ощутил, как по разгоряченному от ходьбы телу пробежал холодок, и плотнее прижался к стволу дуба.
Сквозь оголенные редкие деревья все хорошо просматривалось. Но меня действительно не заметили. Взяв автомат на изготовку, я начал потихоньку отходить. Когда дома скрылись за перевалом, остановился, сел на снег под толстой корягой, стал закуривать. И вдруг вдалеке, в стороне, увидел трех немцев: они, видимо, были в засаде и теперь возвращались в деревню.
Прижался к коряге, наблюдаю. Каратели идут беспечно - до меня доносятся глухие обрывки их разговора. Когда они скрылись за перевалом, я по собственному следу зашагал назад, к месту приземления. И снова начал колесить по лесу...
* * *
На другой день, где-то около двух часов, издали заметил, как в мою сторону бредут два человека. "Неужели снова немцы?" - тревожно подумал, всматриваясь. Шли люди, приглушенно разговаривая, винтовки за спинами. Один в кожушке, другой в шинели и шапке-ушанке. По виду вроде бы партизаны, а там кто его знает! Может, и немцы переодетые.
Подпустил поближе, из-за дерева спрашиваю:
- Стой! Кто такие?
Остановились, смотрят в мою сторону, но из-за ствола не видят меня. Однако винтовки не снимают... Тот, что в кожушке, отвечает:
- Если ты радист, подходи, не бойся нас. Мы свои.
- Пароль?
Услышав отзыв, я подошел к ним. Честно признаюсь, боялся. Из головы не выходило, что меня могут взять в плен. Незаметно вытащил из кобуры пистолет, положил в карман и там зажал в руке...
* * *
В землянке, куда меня привели, было сумрачно. Мутно-желтое пламя двух коптилок едва разгоняло мрак. А в углах совсем черно! После дневного света и ослепляющего снега я вообще мало что видел в первые минуты.
Немного освоившись, с радостью разглядел Григоряна, сидевшего у печки. Он поднялся и стиснул меня, будто после долгой разлуки.
- Кто эти люди? Свои? - спросил у него шепотом.
- Да, партизаны. Весь отряд ушел тебя искать.
Часа через полтора-два в землянку влетел, запыхавшись, бывший комсорг роты Анатолий Шишкин. В первых числах января сорок второго года он десантировался с группой Иванова, когда были еще в Крыму. Его рация молчала, и мы не имели о Шишкине никаких известий. И вот наконец встретились!
- Толя, дружище, жив? - бросился я к нему.
- Жив, старина, жив! - Анатолий заключил меня в объятия.
Мы немного помолчали, разглядывая друг друга. Потом Шишкин перевел дух и рассказал, что при приземлении их группу окружили гитлеровцы и весь день они вели неравный бой.
- Рацию и документацию пришлось спрятать, потому что никто не рассчитывал вырваться из этой заварухи живым, - рассказывал Анатолий. - А вот вышли! И рацию разыскали, хоть и не сразу.
Шишкин зарос, виски поседели, на круглом лице появились морщины. А в остальном все такой же: веселый, жизнерадостный, с добрыми серыми глазами.
- За вами вот пришел: комиссар Зуйского отряда прислал, - сказал Толя, а сам все смотрел и смотрел на меня. - Там вся наша группа. И Юлдашев со своими ребятами...
* * *
Партизанский лагерь, куда нас привел Шишкин, размещался на склоне высоты 1025 и противоположной - Безымянной. Эти две высоты разделяла горная речушка Бурульча.
Шишкин ввел нас в просторную, светлую и теплую землянку. Доложил о нас комиссару Луговому.
- Присаживайтесь и рассказывайте, как там Большая земля, - сказал комиссар и, сощурив голубые глаза, стал изучать нас с головы до ног.
В книге рассказывается об оренбургском периоде жизни первого космонавта Земли, Героя Советского Союза Ю. А. Гагарина, о его курсантских годах, о дружеских связях с оренбуржцами и встречах в городе, «давшем ему крылья». Книга представляет интерес для широкого круга читателей.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Народный артист СССР Герой Социалистического Труда Борис Петрович Чирков рассказывает о детстве в провинциальном Нолинске, о годах учебы в Ленинградском институте сценических искусств, о своем актерском становлении и совершенствовании, о многочисленных и разнообразных ролях, сыгранных на театральной сцене и в кино. Интересные главы посвящены истории создания таких фильмов, как трилогия о Максиме и «Учитель». За рассказами об актерской и общественной деятельности автора, за его размышлениями о жизни, об искусстве проступают характерные черты времени — от дореволюционных лет до наших дней. Первое издание было тепло встречено читателями и прессой.
Дневник участника англо-бурской войны, показывающий ее изнанку – трудности, лишения, страдания народа.
Саладин (1138–1193) — едва ли не самый известный и почитаемый персонаж мусульманского мира, фигура культовая и легендарная. Он появился на исторической сцене в критический момент для Ближнего Востока, когда за владычество боролись мусульмане и пришлые христиане — крестоносцы из Западной Европы. Мелкий курдский военачальник, Саладин стал правителем Египта, Дамаска, Мосула, Алеппо, объединив под своей властью раздробленный до того времени исламский Ближний Восток. Он начал войну против крестоносцев, отбил у них священный город Иерусалим и с доблестью сражался с отважнейшим рыцарем Запада — английским королем Ричардом Львиное Сердце.
Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.