В двух шагах от дома - [5]

Мне этот фартук очень понравился, потому что я не так хорошо плаваю, как мне хотелось бы.

Вернее сказать, я плавать не умею, потому что вырос на краю пустыни, где больше песка, чем воды.

— Ты чего? — спросил меня большой рыбак.

Он поднял голову и увидел, что я примеряю спасательный пояс.

— Пробковый! — сказал я ему, с восхищением показывая на парусиновый фартук.

— Может, ещё и не понадобится, — ответил большой рыбак и лёг на свои нары в самом низу.

XVI

Когда наконец вышли в море, дядя Кузя отвёл Фукса на корму и посадил его там на цепь.

Фукс был добрый пёс с острыми ушами, неизвестной породы, какой-то сизой масти.

Мне было жалко Фукса, но я не решился заговорить с дядей Кузей, потому что он мне сказал, когда только я познакомился с ним:

— Фукса не балуй!..

Сестра Агнесса приготовила мне на дорогу свёрток с едой.

Я подарил Жанне «Воздушный шар» на прощанье.

«Киров» уходил в обратный рейс на рассвете. Но туман рассеялся, с гор подул свежий ветер. Сначала в трюме проснулась машина, и корабль вздрогнул.

«Киров» отошёл от пристани, и пристань сразу стала маленькой, слилась с берегом.

А берег повернулся, ушёл в сторону, и почти неразличимы стали дома и палисадники Рыбачьего.

И вдруг раздалась команда:

— Поднять парус!

«Киров» был моторно-парусный корабль. Этого я не заметил с берега.

Скрипели канаты, плескалась вода, умолк мотор — и развернулся парус. Это было удивительное зрелище! Как будто воскресла вдруг «Эспаньола» из старого романа Стивенсона…

Парус, казавшийся таким тяжёлым, вдруг ожил, выгнулся, наполнился ветром, стал воздушным и поплыл по небу.

Было тихо, так тихо, как бывает, наверное, только на парусном корабле.

Фукс весело лаял на корме.

XVII

Я лёг на свою полку, достал синюю «Гимназию» и немного почитал про инспектора Прохора и его учеников. Как они друг друга изводили. Как будто вся жизнь у них была в одном тесном коридоре, где они никак не могли разойтись.

В общем, вся их жизнь мне мало понравилась.

И тут вдруг снова заработала машина. Читать было трудно, потому что корабль сильно раскачивался.

Тихие женщины тихо говорили между собой, прижимая к губам концы своих головных платков.

— Буря! Буря…

И укладывали детей спать.

Дети капризничали, их тошнило от качки.

На скамье напротив спал, вытянув ноги, человек в матерчатых туфлях. Чей-то сундучок выехал из-под нар и ударил его по ногам.

Человек в матерчатых туфлях проснулся и стал выяснять, чей сундучок. Ему показалось, что это сундучок большого рыбака. Но большой рыбак сказал, что у него мешок, который никому не помешает…

Тут началась ссора.

А я подумал: «Как же там Фукс?»

Качка становилась всё сильнее и сильнее. Трюм ожил и загудел. С верхних нар сорвался и упал на пол чемодан…

Я спустился со своей полки и тихо выбрался из трюма на палубу.

На палубе было столько света, свежести и чистоты, что я остановился от неожиданности.

Корма была в двух шагах!

Фукс встал на задние лапы, увидев меня, и заскулил.

Он был весь мокрый, на цепи, под канатами.

Держась за поручни, я добрался до него как раз в тот миг, когда волна перекинулась через борт и разбилась на корме.

Сама корма в этот миг присела, а потом полезла на стену.

XVIII

Мы с Фуксом были рядом, сидели, прижавшись друг к другу, под канатами, которые защищали нас от волны.

Но не могли защитить от качки.

Трюм, с его сундучками, чемоданами, мешками, со всеми его тихими и громогласными обитателями, казался мне недосягаемым.

Чем хорош трюм?

В нём моря не видно.

Не видно, как поднимается корма и весь корабль на высоту трёхэтажного дома, а потом вдруг падает с этой высоты!

Меня мутило, и я боялся выпустить из рук канат.

Два шага, отделявшие меня от двери в трюм, были теперь непреодолимым пространством.

Фукс лизнул меня в лицо и ткнул лапой в грудь.

Я слышал теперь только шум волны, рёв ветра и лай Фукса.

И казалось, что ничего никогда больше не будет…

И вдруг я увидел перед собой дядю Кузю. Он стоял, широко расставив ноги на качающейся палубе и смотрел мне прямо в глаза.

— Я что сказал: Фукса не балуй! — прозвучал его спокойный голос.

Он наклонился, отстегнул цепь и взял меня за руку.

Даже ветер притих как будто и качка стала меньше, пока мы шли от кормы к трюму.

Дядя Кузя швырнул меня по лестнице вниз и крикнул вслед:

— Чтоб я тебя больше не видел!

И дверь захлопнулась.

Рыбак перегнулся через край своей полки, поглядел на меня и спросил:

— Ты чего?

— Шторм, — ответил я, кивнув на лестницу.

— А, — сказал большой рыбак, — это пройдёт. Ты лучше ляг на полку и дыши ровней, вместе с кораблём. Вдох, выдох — вот так. Как корабль…

В трюме мне показалось так тихо и хорошо, что я чуть не заплакал.

XIX

Я долго болел тифом.

Даже доктора не верили, что я выживу.

Когда я в первый раз вышел за ворота, то от слабости тут же свалился в траву.

А потом, когда я окреп немного, меня отправили одного в пионерский лагерь на Тянь-Шане.

Оказали доверие.

И я не мог обмануть этого доверия.

Если бы даже не пришёл дядя Кузя, я всё равно бы сумел вернуться в трюм так же, как я выбрался из него в начале шторма.

Мне просто жалко было Фукса…

И я не хотел оставлять его одного на корме.

Да ещё на цепи…

В это время я почувствовал, что кто-то трогает меня мокрым носом.