В движении вечном - [5]

Бабушка ставила тяжеловато на широкое дощатое крыльцо объемный круглобокий «чигун» с теплой водой, не спеша, старательно замешивала одну. Летом вмиг сбегалась и слеталась со всего двора разноперая птичья компания.

— Все-е… все тут! И куры, и утки, и гуси, — приговаривала ласково старушка, по-хозяйски, умело командуя в центре всей этой галдящей крылатой компании. — И кот тут, гляди, и собака.

И вправду: и кот, и собака тоже всегда были тут, присаживались в рядок на удивление мирно в ожидании законной пайки. Еще две буханки черного хлеба немного позднее бабушка замешивала свиньям, и каждый день Игнат видел это… Однажды его приятель бросил недоеденный хлеб с маслом просто под ноги в дорожную пыль.

— У войну б за то! — гневно начал седой сухопарый старик, что сидел невдалеке на простенькой покосившейся лавочке. — У войну б за то людцы…

И он не договорил даже, словно вдруг захлебнувшись гневом.

Его сосед рядом, лысоватый, но еще с виду крепкий и свежий улыбчивый дед, вздохнувши протяжно, чуть заметно кивнул:

— У войну бы, небось, и с тем сметьем слизал! Мальчо ище горькое… И что оно, скажи, ище бачило?

— Горькое! Днями, як на выгон, выдь-ка сам, глянь, что туда накидали… Туда, Петро, детвора не выносит!

— Дождали и то… изобилия… А помнишь, Иване? Еще и казали, коли и то буде?

— Я-то помню. Я-то, як раз, вельми добре помню, як лебеду да ржище мешали! — говорил возмущенно седой. — Трухи той водицу сырую засыпал и хлеб…

— Зато вот теперь свиней кормим! — усмехнулся на это вдруг совершенно неожиданно лысоватый сосед. — Порося на убой житним хлебушком… Ты вот и сам днями с лавки цельну торбу чу-уть пёр, благо что лисапет есть… Вот скажи! Вот скажи ты мне, братко, и на кои ляды у бобылях тебе стольки?

— А чем, чем? — переменившись в лице в одно мгновение, уже как бы и заоправдывался в ответ смущенно седой. — Чем, скажи ты, кормить? Комбикорм той в лавке в дефиците, ведь не укупишь! А посеять, вырастить… где земля? Кругом колхозы… и кто ж тебе дасть? А без жита, пшеницы… и где ж тебе тое мясо?

— Правильно… Советский Союз! Страна ба-а-гатая, и Етнам тебе тута, и Куба, и Африка… В-весь свет! В-весь свет, почитай, теперь кормим, что ж на хлеву мелочиться? Можно и свиньям хлеб, коль цена тая в лавке копейчина… А ты… ты не бери так в душу, Иване, переживем! — то ли утешал его, то ли теперь уже просто рассуждал негромко вслух лысоватый. — Переживем… И войну тую пережили, и голод, переживем и изобилие, дасть Бог! Да вот только и оно… И оно глядит на все, мальчо энто.

4 Страшный сон

Два раза в год на Первомай и октябрьские праздники был тогда военный парад на Красной главной площади страны, и Игнат вместе со всеми взрослыми обязательно смотрел его дома по телевизору.

«… героический созидательный мирный труд советского народа надежно хранят его доблестные вооруженные силы. Любую агрессию, от кого бы и откуда она не исходила, ожидает незамедлительно сокрушительный отпор!», — вещал уверенно, грозно за кадром торжественный строгий голос.

Стальными, серо-зелеными бронтозаврами тяжко ползли по багровой площади тупоносые цилиндры стратегических ракет.

— Одна такая колбаса штат Техас накроет! — замечали значительно, переглядывались между собой мужчины. — Или пол-Европы ихней… Нью-Йорк сгорит, как спичка.

— Борони Бог той войны и снову побачить! — горячо спохватывалась, торопливо крестилась рядом в ужасе бабушка.

Ее успокаивали, словно посмеиваясь от души с ее старческой наивно-сти:

— Не боись, бабка, Советский Союз! И кто ж теперь на нас сунется?

Игнат тоже усмехался, но слегка и недолго. Он ведь знал, знал прекрасно, что и у «них» тоже очень много таких ракет.

— Мы можем гарантированно уничтожить Советы пять раз! — заявлял снова отважно американский генерал.

На это, однако, ему резонно отвечал его более рассудительный соотечественник:

— Я не знаю, сколько раз их можем мы… Но вот что они нас — раз и навсегда! — это я прекрасно знаю.

Игнат много раз видел на фотоснимках, что случилось с японскими городами после первых в истории ядерных бомбардировок. Но хиросимский «Малыш» теперь и вправду мог показаться лишь «малышом», теперь только одна-единственная стратегическая ракета несла на себе заряд больший, чем заряды всех прошлых, отгремевших когда-то на планете бесчисленных войн.

— Земля содрогнулась! — услышал Игнат однажды в случайном разговоре об одном из подземных термоядерных испытаний. — Сто мегатонн рванули…

И в душе его тоже словно что-то содрогнулось. Десять тысяч Хиросим за раз! А что если весь термоядер… и сразу?

Это даже невозможно было представить. Перед глазами мгновенно восставало лишь то, что будет после… Серая мертвая пустыня, пыль на руинах, пыль в воздухе… Сплошная серая мельчайшая пыль покрывает небо в сплошную так, что и оно кажется сплошь серым от непроглядной удушливой пыли… И силуэт одинокий где-то вдали на горизонте, как жалкий нелепый итог, как сгусток заразной, пропитанной ядами, радиоак-тивно мерцающей пыли… И вспоминалось где-то прочитанное: «Да позавидуют мертвым живые!» — но ведь он-то… Он-то, по сути, еще и не жил.

Множество интереснейших книг читал Игнат о прошлых войнах, множество смотрел кинофильмов. Книги и кинофильмы тогда были в огромном большинстве своем о войнах, в особенности о войне недавней, самой кровавой Второй мировой. Книги указывали прямо, что с первых дней своих человек непрерывно воевал с человеком, с годами войны становились только более масштабными и кровопролитными, вот и вся она разница… Вся-то разница, в принципе.