В движении вечном - [3]

До революции были «бедные», простые и честные люди — «народ»; и были еще немногие, «богатые», которые этот народ обирали-грабили и не давали ему быть счастливым:

  От колыски до могилы вытискали соки,

  Кровь пили, тянули жилы каты-кровосмоки…

— такие вот, хорошо понятные ему стихотворные строчки из учебника «Родная литература» учил Игнат наизусть однажды.

Но в эпохальном революционном октябре 1917-го народ изгнал из страны навсегда или уничтожил богатых. Были еще после того огромные трудности в стране (голод, разруха, гражданская война), которые, однако, успешно преодолели, была и героическая победа в войне Великой Отечественной — и все это в итоге лишь доказало окончательно «верность и единственность навсегда избранного пути».

И вот теперь со всех двенадцати часовых поясов его необъятной страны громогласно слетались триумфальные вести о все новых и новых грандиозных свершениях, подвигах, небывалых трудовых достижениях, везде и во всем… Казалось, еще чуть-чуть и наступит, наконец, то, к чему так самозабвенно стремятся в этой удивительной стране с названием звонким Советский Союз, наступит, наконец, то, после чего уже так просто и не скажешь: а к чему же теперь стремиться дальше?

И называется эта единая, заветная цель тоже одним-единственным словом — коммунизм.

— А что такое коммунизм? — спросили однажды в классе у первой учительницы.

— Коммунизм?..

Тут она словно призадумалась немножко, но в итоге ответила как-то привычно:

— Коммунизм… коммунизм — это когда от каждого по способ-ностям, а каждому по потребностям.

Все же, взглянув пытливо на недоуменно застывшие личики своих первоклашек, попробовала разъяснить им попроще:

— Ну, работать тогда будут лучше. Много! Много лучше, чем теперь. А если что-то понадобилось, то… то просто пошел и взял.

— А где? И взял… где? В магазине разве? — раздалось сразу отовсюду звонкими голосками.

— Ну, небось, найдут тогда где! — отвечала с улыбкой учительница, словно как раз именно эту проблему разрешить весьма просто.

— А если нету копеек?

— А вот это и не важно, как раз. Как раз никаких копеек при комму-низме и не будет.

— Как это?

— А вот так! При коммунизме денег не будет вовсе. Ни копеек, ни рублей, все! Все-все будет бесплатно.

— Все-все?

— Все-все!

— И даже мороженое?

— И даже мороженое! — снова заулыбалась учительница.

— О-о-о! — отозвалось тот час же вновь восторженно фальцетным многоголосьем в классе. — А когда, когда же его построят?

— Скоро, скоро! — тот час же и скороговоркой задорной отвечала она.

Она отвечала скороговоркой задорной и словно бы в тон их радостному оживлению, но погодя совсем немного, после того, как первоклашки слегка поутихли, прибавила уже совершенно другим тоном. Прибавила протяжно и вдумчиво, отведя посерьезневший взгляд куда-то в сторону крохотных заснеженных окон их старенькой школы-избушки. Словно и не для них вовсе сказала, так что услышали ее в классе очень немногие:

— Ско-о-ро… Скоро и сами, ребятки… И не оглянетесь как ско-ренько.

И показалось тогда определенно Игнату, будто она сейчас что-то очень давнее вспомнила.

Вспомнил и он, разговор этот, только много позже, лет через восемь.

В тот еще снежный по-зимнему мартовский вечер они возвращались в поселок с районных соревнований по хоккею. Ехали всей командой в своем родном школьном «пазике» после триумфальных побед во всех матчах. Эйфория царствовала в тесноватом салоне автобуса, шутки, песни и смех не утихали ни на минуточку.

Евгений Николаевич, учитель физкультуры и тренер одновременно, крепко сбитый, простоватый с виду мужчина средних лет восседал по-хозяйски напротив всех на специально приспособленном для этого, привинченном к полу, невысоком сиденье возле самой водительской кабины. Его лицо, добродушное и крупное, пышущее жарко здоровым румянцем, тоже сияло и светилось улыбчиво триумфом победы, тем более, что сразу же после окончания соревнований коллеги-наставники всей своей дружной компанией традиционно и от души поздравили его в тренерской — и теплым словом, и доброй чаркой.

— А поедем еще скоро, Евгений Николаевич? — вдруг спросил кто-то радостно.

— Поедем! — прямо в тон его радостной эйфории отозвался живо и тот час учитель.

— Когда?

— Скоро, скоро!

И опять же немного времени спустя Евгений Николаевич договорил уже совершенно иным тоном. Договорил тихо, в растяжку, глядя в сторону, точь-в-точь как когда-то учительница. Так что услышал его, пожалуй, только Игнат, который сидел почти рядом:

— Па-а-едем… може.

И вот именно после этого его грубоватого «може» мгновенно предстало с очевиднейшей ясностью, что зима уже кончилась, что на дворе уже середина марта, и что лед повсюду уже начал таять… И что ледовых дворцов в их крохотном районном городишке в ближайших N-лет — ну никак не предвидится.

Но вот тогда, после той памятной беседы с учительницей, изо дня в день с головой окунаясь в нескончаемую череду эпохальных событий, героических подвигов и небывалых трудовых достижений Игнат еще долго с надеждой трепетной верил, что однажды утром в стране советской вдруг объявят коммунизм. Он даже знал наверняка, как это будет — именно так в точности, как объявляли в то время сенсационный всякий раз, новый орбитальный полет в космос.