В движении вечном - [146]
Во-первых, этот чересчур смелый студент постоянно был на лекциях. Он постоянно сидел впереди, а даже иногда и очень толково подсказывал (к слову, Гурову тоже была свойственна подобная форма ведения лекции). У этого студента были прекрасные оценки на практических, листок с оценками этими также лежал на столе. И, наконец… наконец. Он отвечал без подготовки. Почему-то сейчас как раз это обстоятельство виделось малозначительным, третьестепенным, но… есть! — есть же правило. Пускай оно и неписано, но оно есть.
Итак, вроде все было ясно с одной стороны, но… что-то могуче поднялось с другой, опустилось всевластно на чашу весов:
— Да, задали вы мне задачку, Горанский, — после заметной паузы выговорил, наконец, Гуров. — Как оценить… сам ответ никак, ну никак, на мой взгляд, того не заслуживает. Но и смелость… пускай будет за смелость!
— Ну что, что? — встречали за дверьми приглушенным разнобоем любопытствующих голосов ребята, когда Игнат с незакрытой зачеткой в руке, считай, на автопилоте маловразумительном вышел из аудитории.
И на их фоне громче всех, удивленно:
— Неужто… неужто двояк?!
Это даже не спросил, а воскликнул вопросительно один из братишек прежних записных оболтусов, который ранее, случалось, частенько с ехидством подшучивал на предмет вершившейся последних полгода в поведении Игната перемены. Так было ранее, но сейчас сам заданный им вопрос не содержал и тени малейшей шутовства или злорадства ехидного. На выходе лицо у Игната было таково, что нынче шутить или злорадствовать ни у кого бы и язык не повернулся.
— Неужто и впрямь от винта? — подскочил откуда-то сбоку, вопрошал тоже сочувственно и тоже почти изумленно Серега Гончар. — Как же так, ведь…
И только теперь на беспределе расстроенных чувств, Игнат, наконец, отмахнулся в ответ, словно от всех сразу:
— Ай, четыре… четыре балла.
Игнат отмахнулся в ответ так отрешенно, будто вот эта отметка «четыре», прописанная только что словом «хорошо», прописанная почти каллиграфически рукой Гурова в зачетной линеечке и впрямь ничем не лучше двояка того самого. Ничем не лучше, а может даже еще и похуже. Игнат только отмахнулся в ответ отрешенно, и, чтобы избежать дальнейших расспросов, быстрым шагом направился прочь. Сейчас более всего на свете необходимо было побыть одному.
И он не видел даже, как тот час взметнулись круто вверх густые русые брови Сереги приятеля, сменив в один миг невольное сочувствие на изумление неописуемое:
— Четыре… четыре балла у самого Гурова? Да я бы на его месте сейчас как мячик резиновый…
Последних пять кошмарных минут ответа вздыбили душевные волны на самую вершину отчаяния, захлестнув тем самым полностью малейшую возможность адекватного восприятия происшедшего. Полгода, целых полгода он самоотверженно, день за днем кропотливо, без устали бил, казалось, наверняка в одну точку, он совершил, казалось, все возможное и даже более, он верил и ждал. Он видел в итогах, как следствие одни лишь награды, восторги и триумф и…
Оценку хорошую ему только «жалуют». Ему милостиво дарят совершенно незаслуженную оценку за одну только «смелость». Конфуз, фиаско, полный провал… как, как иначе назвать?
«Живой в землю не полезешь!» — так вот однажды выразился один престарелый премьер-министр после очередного внезапного экономического катаклизма, когда биржи рушились в час, когда летела в черную пропасть валюта страны. А, казалось, вчера еще тишь и спокойствие в мире, процессы насущные вершатся своим чередом, да и масса особо не ропщет. Ну, аналитики там что-то зудят про обвалы и «пузыри», так ведь зудят уже месяцы хором нескладным, что даже в привычку вошло. Зудят-то они поголовно с оглядочкой, мол, грянет-не грянет, а если и грянет — когда?.. Ну, пусть и зудят себе, сколько им надо, их дело, работка такая в единой всеобщей связи, а дело правителя прежде рассудок, еще раз рассудок и трезвый текущий расчет.
И вдруг — грянуло! — в черную пропасть тормашками биржи, всюду разрывы и крахи, и как здесь хоть что-то спасти? Наверняка, любому правителю в такой ситуации критической желательно юркнуть, положим, в закрытый, забытый людьми уголок и времена в тишине переждать. Но у каждого, каждого существа на земле этой блага свои, и свои неприглядные стороны, и когда встал у руля… Тут уж коль взялся за дело большое, твердо держись до конца.
«Живой в землю не полезешь!» — так вот однажды выразился в ситуации обвальной один престарелый премьер-министр, и это сказал человек сильный. Обвал обвалом, крах крахом, а поднимать в этой связи тот час вверх руки не к лицу человеку сильному. Надо, надо жить дальше и надо бороться. В этом Мире у тебя неизбежно случатся обвалы и крахи, но ты будешь жить и будешь бороться, если! — если ты человек сильный.
В этом Мире у тебя неизбежно случатся обвалы и крахи, потому как в этом и есть предназначение истинное этого Мира. С точки зрения глобального Бытия ты нужен сильным, и рано или поздно приходит время спросить: что же лично, конкретно ты есть из себя? Есть из себя на данном конкретном этапе в глобале, и вот потому-то и нужен этот Мир, и здесь ты непременно получишь ответ.
Они встретили друг друга на море. И возможно, так и разъехались бы, не узнав ничего друг о друге. Если бы не случай. Первая любовь накрыла их, словно теплая морская волна. А жаркое солнце скрепило чувства. Но что ждет дальше юную Вольку и ее нового друга Андрея? Расставание?.. Они живут в разных городах – и Волька не верит, что в будущем им суждено быть вместе. Ведь случай определяет многое в судьбе людей. Счастливый и несчастливый случай. В одно мгновение все может пойти не так. Достаточно, например, сесть в незнакомую машину, чтобы все изменилось… И что тогда будет с любовью?..
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Эта книга не только о фашистской оккупации территорий, но и об оккупации душ. В этом — новое. И старое. Вчерашнее и сегодняшнее. Вечное. В этом — новизна и своеобразие автора. Русские и цыгане. Немцы и евреи. Концлагерь и гетто. Немецкий угон в Африку. И цыганский побег. Мифы о любви и робкие ростки первого чувства, расцветающие во тьме фашистской камеры. И сердца, раздавленные сапогами расизма.
Каково быть дочкой самой богатой женщины в Чикаго 80-х, с детской открытостью расскажет Беттина. Шикарные вечеринки, брендовые платья и сомнительные методы воспитания – у ее взбалмошной матери имелись свои представления о том, чему учить дочь. А Беттина готова была осуществить любую материнскую идею (даже сняться голой на рождественской открытке), только бы заслужить ее любовь.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.
Страдание. Жизнь человеческая окутана им. Мы приходим в этот мир в страдании и в нем же покидаем его, часто так и не познав ни смысл собственного существования, ни Вселенную, в которой нам суждено было явиться на свет. Мы — слепые котята, которые тыкаются в грудь окружающего нас бытия в надежде прильнуть к заветному соску и хотя бы на мгновение почувствовать сладкое молоко жизни. Но если котята в итоге раскрывают слипшиеся веки, то нам не суждено этого сделать никогда. И большая удача, если кому-то из нас удается даже в таком суровом недружелюбном мире преодолеть и обрести себя на своем коротеньком промежутке существования.