В Древнем Киеве - [10]
А Глебко со Жданом то ли утомились после веселого праздника, то ли какая-то забота овладела ими, но они сидели молча, каждый думал свое.
Глеб первый прервал молчание: заговорил о гуслярах, что поют песни о богатырских подвигах.
— Степь от Переяслава рукой подать, и не ждут у нас, чтобы из Киева пришел богатырь защищать нашу землю. Ты, Ждан, не видал половцев?
— А ты?
— Работал я с отцом на пашне, — продолжал Глебко, как бы не слыша вопроса Ждана, — и вдруг, с гиком, с посвистом, точно коршуны, налетели из степи проклятые вороги, натянули тетиву, зазвенели стрелы, а мы безоружные! Примчались злодеи близехонько, рубят саблями… отца моего зарубили…
Ждан широко раскрыл глаза, глядит на своего дружка. Глеб говорит тише, прерывисто дышит.
— Я отполз в траву… густая трава… не заметили меня. А когда ночью притащился к селищу, где стояло жилье… ни брата, ни сестренок… ни матери.
— Ну и как же ты?
— Одни развалины… И скотину увели!
Ждан не отрывал глаз от побледневшего лица Глеба.
— У нас есть люди, так и зовем их «храбрами»… Из соседнего селища бросился вдогонку за злодеями Куденей Матвеевич с пятью товарищами… отбили полон… сестренку одну мою… привели обратно… И вот мы пришли в Киев… Так и живем с тех пор у Миронега… Хороший человек Миронег… Какой хороший… — Глеб вдруг поднялся с места, тяжело перевел дыхание: — Скоро ночь на дворе, пора по домам!
Ждан посмотрел на небо. Солнца уже не было видно — только красные и желтые полосы…
ГОНЧАРЫ
Не один раз после веселой воскресной прогулки пробирался Ждан в дивный княжеский сад, где он был с Глебком.
Он думал все о своей судьбе, будущем. В село возвращаться нельзя — так говорит отец, да и не хочется Жданку возвращаться к прежней жизни, к той работе, к которой приучен он с малолетства. Одно желанье им владеет теперь: только б остаться в Киеве, только бы не уезжать! Жалко матери, ну да и она, прощаясь с ним, говорила: «Останься в Киеве! Радости у нас мало здесь! Становись мастером-искусником! Мы к тебе ужо приедем и будем снова все вместе!»
А как мастерство изучить! Да мало ли в Киеве искусников! Сам Тудор — большой искусник, с радостью взял бы он Ждана к себе и выучил его всему тому, что сам знает, но для чего Жданку связывать свою судьбу с несвободным человеком, с боярским холопом?
И не заметишь, как завязнешь в лапах боярских, точно муха в паутине.
И о Тудоре вспомнил, как попал он в кабалу к Гордяте.
Боярин проведал об его искусстве, позвал к себе в хоромы, дал ему малую золотинку и приказал — выковать из той золотинки тоненькую цепочку. Работа Тудору показалась пустяковой, а вот приключилась беда!
Пришел он домой. Не стал, на ночь глядя, приступать к работе, спрятал ту золотинку в глиняную мисочку, накрыл ее крышкой и лег спать, а наутро, только собрался приняться за дело, — открыл крышку, а в мисочке пусто — исчезла золотинка! Как будто бы унес ее кто-то, а кажется, в доме никого чужих не было. Всех повыспросил: жену, детей. Отпираются — «не брали». Все перерыл, все углы, все щели пересмотрел — нигде не видно золотинки.
Пришлось идти с повинной к Гордяте.
— Иду, а руки и ноги трясутся от страха..! Сидит боярин на дорогом своем стольце[12]. Однако не гневен, ногами не топает, не грозится, не кричит, только бороду поглаживает, милостивый такой, усмехается…
>Тудор пришел к боярину.
— Не велика беда та золотинка! Я другую дам, а ты отработаешь потерянную… Долго ли такому умельцу, как ты!
И ласкает Гордята Тудора. Денег вдоволь дает, и блюда сладкие засылает со своего стола, и одежду дорогую дарит, а все более и более втягивает златокузнеца в кабалу.
Не вырваться теперь мастеру, никогда уж не вырваться из боярских паучьих лап.
— А как же первая золотинка пропала? — спрашивает Ждан.
— Думаю, что пропажа та — дело Гордятиных рук. Видишь ли, вспомнил я потом, что к вечеру, когда я спать лег, приходил слуга боярский, принес мне кувшин заморского вина. Вот он, верно, и взял незаметно… Запутался я… и погиб. Теперь живи не по своему умению, а по Гордятиному хотению. Нет, уж лучше отойди от меня, — говорит Тудор Ждану. — Поищи лучше свободного человека. Много в Киеве великих искусников. Поищи, походи, подумай!
Легкое ли дело подумать! А тут еще отец его, Петрило, с тревогой все вспоминает о родном селе. Что-то делается дома? Ведь вот коня Воронка он увез с собой в Киев, а конь-то не «свойский», не собственный, а боярский; а вдруг Гордята или кто-нибудь из его тиунов захочет увести Воронка с Петрилиного двора или холоп боярский вздумает проверить, на месте ли Воронок, а тут окажется, что нет ни коня, ни самого Петрилы, и объявят Петрилу в бегах, а за побег — «обель» (полное холопство), и выпутаться уже будет невозможно. Сжимается Петрилино сердце, да еще и за Ждана сердце болит. Куда он пристроится?
А Ждан все ищет, все ходит по городу то с поручениями от златокузнеца, то сам придумывает предлог, чтоб познакомиться с разными мастерами.
Сидит Ждан на каменной скамейке и глядит вокруг себя. Вон вдали от него высится стена. Мудреное дело такую стену сложить, а еще мудренее кирпичи эти — плитки изразцовые — приготовить, узор на них вылить.
