В долине смертной тени [Эпидемия] - [7]

Святослав покосился на Соланж. Ее лицо отражало истинное восхищение. Он вдруг почувствовал гордость за Москву. Это было неожиданное чувство, он давно считал себя космополитом, гражданином мира, для которого, что Россия, что Америка, что Франция, что Кения, где он однажды отдыхал, были абсолютно одинаковы; к этим странам он испытывал сходное отношение.

— Да, Москва — город уникальный, таких больше нет, — произнес Станислав. — Жаль, что из-за эпидемии мне не удалось тебе его по-настоящему показать.

— Но ты же покажешь, когда она кончится? — с надеждой покосилась на него Соланж.

— Но мы собирались сразу уехать.

— А кто нам мешает остаться на несколько дней.

— Посмотрим, — внешне бесстрастно пожал плечами Станислав. Но ему была приятна эта ее просьба.

— Странно, я до сих пор не воспринимала тебя русским, — задумчиво произнесла Соланж.

— Интересно, кем же ты воспринимала меня?

— Даже точно не знаю. Может, американцем, может французом. Даже иногда немцем.

— Почему немцем? — удивился он. — Кроме нескольких слов не знаю немецкий.

— Когда мы были с тобой в Германии, ты был совсем, как немец.

— Вот не предполагал. Наоборот, там я чувствовал себя немного чужим.

— Внешне это было незаметно.

Святослав ненамного задумался.

— А в России ты ощущаешь меня русским?

— Сначала не ощущала, а теперь ощущаю.

— И в чем это проявляется?

Соланж бросила на него пристальный взгляд и тоже задумалась.

— Я не знаю.

— Не знаешь? — почему-то удивился он.

— Просто я стала это чувствовать, а почему — не понимаю. Хотя постой, я вижу, что тебя здесь все родное.

— Когда я уехал из России, — мне тогда было всего двадцать пять лет, я твердо решил, что отныне не буду ни русским, ни американцем, ни кем-то еще иным, а просто буду человеком мира. Это гораздо важнее национальности.

— И у тебя получилось?

— Думал, что да. Но сейчас ты говоришь, что видишь во мне русского.

— Да, вижу, — подтвердила Соланж.

— Получается, что я не справился с поставленной задачей.

Соланж, как это нередко делала, забавно сморщила нос.

— А это плохо быть русским? — поинтересовалась она. — Вот я француженка и вроде это очень хорошо. Когда люди об этом узнают, у них появляется ко мне повышенный интерес. И я иногда этим даже пользуюсь.

— Я вовсе не стыжусь, что я русский. Просто не желаю внутри чувствовать себя таковым. Национальность — это один из самых сильных видов самоограничения и самообмана.

— Никогда так не думала о себе. Я люблю Францию и мне приятно быть француженкой. Но это мне совсем не мешает сниматься в Голливуде. И я с удовольствием снимусь в русском фильме, если ты успешно проведешь переговоры.

— Быть русским — это немного другое, — сказал Святослав.

— Да? — удивилась француженка. — Объясни.

Святослав вздохнул. Ему не нравился этот разговор, но он не знал, как из него ловко выйти.

— Русские — это особая нация.

— И в чем же?

— Русским не нравятся быть русскими, но при этом они очень гордятся, что они русские.

— Как это? Разве одно не противоречит другому?

— Противоречит. Но здесь в России это никого не смущает. Наоборот, на таких противоречиях держится вся национальная психология.

Соланж задумалась так глубоко, что на идеально гладком лбу появилось несколько несвойственных ему складок.

— Я не могу этого понять, — сообщила она плоды своих размышлений.

— А я не могу объяснить. Но все именно так, как я говорю.

— Знаешь, Святослав, мне было бы интересно сыграть такой противоречивый образ русской женщины. Хотя пока не представляю как.

— А мне — сделать такой фильм. Но я тоже пока не представляю как. Таких попыток в истории было немало, но не помню ни одну по-настоящему удачную. Наверное, обычному режиссеру это не под силу.

— А кому под силу?

— Не представляю. Возможно, требуется сверх гений.

— А ты, я так понимаю, себя им не считаешь, — вдруг насмешливо улыбнулась Соланж.

Святослав ощутил обиду. Да, он не гений, но многие считает его талантливым представителем новой кинематографической волны. И Соланж это прекрасно известно. И могла бы в таком случае пощадить его самолюбие. Тем более, последний его фильм оказался весьма провальным, он даже не покрыл затраты на его производство. И теперь попробуй найти инвестора в Америке. Вот потому и приходится вести переговоры с российскими продюсерами. Не будь этой неудачи, он бы ни за что не стал этого делать. Меньше всего ему хочется снимать тут.

Соланж почувствовала его настроение и дотронулась до руки.

— Не обижайся, милый, ты же знаешь мой язычок. Скажу, а потом жалею. Кстати, мы что-то очень долго едем. Случайно не в Сибирь.

Святослав посмотрел в окно. И увидел впереди знакомый дом, точнее, сначала был высокий непроницаемый забор, а уже за ним просматривалась крыша самого строения. Три года назад, когда он ненадолго заехал в Россию, то провел тут одни сутки.

— Дорогая, рад тебя проинформировать, что мы приехали, — сообщил он. — Остановитесь возле ворот, — сказал он уже таксисту.

Они вышли из машины. Святослав подошел к домофону. Надавил на кнопку и произнес: «Я к Михаилу Ратманову. Меня зовут Святослав, я его брат». Ворота автоматически раздвинулись, Святослав и Соланж вошли внутрь, катя за собой чемоданы.