В долине Аргуна - [4]

Должны еще тебе сказать, что как только Жума создал свою секту, от нее вскоре откололась группа инакомыслящих, учредивших еще одну новую секту. Они зовут себя божьими усыпальниками или топтунами. Почему? А вот слушай… Божьи усыпальники признают догмат божьих будильников о том, что аллах состарился и что его часто клонит покемарить. Но они считают стремление не давать старику уснуть, во-первых, жестокостью и изуверством, во-вторых, нерасчетливой глупостью: если лишить аллаха сна, то он всегда будет в вялом полусонном состоянии и не сможет должным образом следить за землей и контролировать людские дела, а этим шайтан сразу и воспользуется. От длительной бессонницы старичок, нехитрое дело, и в ящик сыграть может. А уж тогда — полный разгул шайтану и конец света. Усыпальники говорят: наоборот, пусть аллах, раз он чувствует в этом потребность, спит много и крепко, это окупится тем, что в часы бодрствования он будет свеж, проворен и деятелен, как лейтенант, только что выпущенный из училища.

Усыпальники проповедуют, что сна лишать надо не аллаха, а, наоборот, шайтана, чтобы как раз он стал вялым, сонным, шайтан, тебе это известно, большую часть свободного от работы времени проводит в подземном царстве. Поэтому главная ритуальная процедура этих сектантов состоит в том, чтобы, творя молитву, как можно сильнее бить при этом по земле. Бьют они, например, пешней. Чрезвычайно высоко ценится у них пневматический отбойный молоток. Два таких молотка им удалось украсть в Грозном у рабочих, рывших траншеи для канализационных труб. Своими лучшими друзьями и помощниками, священными существами эти сектанты считают шахтеров, так как они трясут землю в непосредственной близости от жилища шайтана. Но шахтеры знать их не хотят, а отбойных молотков и даже пешней мало, поэтому чаще всего приходится им стучать в землю своими собственными пятками. Только вот мозоли нарастают — как высокие каблуки, отчего походка у топтунов — ты, конечно, понял теперь, откуда взялось это второе название? — делается неуверенной, зыбкой.

Но — т-с-с-с! Кто это там еще крадется? О, да никак сам шейх! Кончил проповедь и вот уже спешит куда-то. Куда же? Давай посмотрим… Так, так… Свернул… Еще, свернул… Остановился. Стучит… Ай-яй-яй! Ведь это дом молодой вдовы Тумиши. Вот так святой! Что ж получается в Тийна-эвл? И седые не как святые, и святые не как седые!.. Ну, дела!.. Однако подойдем-ка незаметно поближе, послушаем… Опять стучит.

— Кто там? — послышался нежный женский голос, полный грусти-тоски.

— Тумиша, это я, — тихо, вкрадчиво, осторожно ответил Жума.

— Ты? — в голосе нежной женщины тоска сменилась удивлением, — ну входи скорей…

— О, ты хороша, как всегда! — у Жумы восторг захлестнул осторожность.

— Однако же ты так долго не вспоминал о моем существовании, — у женщины удивление уступило место обиде.

— Ах, Тумиша, супруга моя возлюбленная, — в голосе Жумы льстивость вытеснила восторг, — если бы ты знала, как трудно мне сейчас приходится. Надо и правоверных сплачивать, и бороться против козней безбожников, и давать отпор божьим усыпальникам, и думать о собственной безопасности. Три месяца я скрывался в калмыцких степях. Только вчера вернулся и вдруг узнаю, что мое бедное пристанище, мой тихий кров, возведенный, можно сказать, собственными руками, хотят снести. Он будто бы мешает новому строительству.

— Как? — в сердце нежной Тумиши отчаяние поглотило обиду. — А я-то, безумная, мечтала, что вот-вот переберусь в твои роскошные покои… Ах, зачем я связала свою судьбу с твоей! Лучше бы мне оставаться бедной честной вдовой, оплакивающей своего несчастного мужа.

— Успокойся, звезда души моей, — все та же льстивость в звуках голоса, — попробуем в наших делах разобраться спокойно. Постараемся найти выход.

— Ну? — отчаяние ушло под напором надежды.

— Прежде всего ты должна всегда помнить, — от слов Жумы повеяло холодком и железом, — что наш тайный священный брак заключен не по нашей воле, а по воле аллаха. О нашем браке знают лишь два человека: Абдулрешид и Солтахан. Мюрид Солтахан был со мной в степях. Я послал его к тебе с большой суммой денег, но он исчез вместе с деньгами.

— Ах, мерзавец!

— Он прислал мне письмо, в котором уверяет, что по дороге к тебе его ограбили и убили.

— И ты поверил?

— Сперва я не мог не поверить. Ведь он вложил в конверт справку о своем анатомическом вскрытии и трешницу, которая будто бы осталась после похорон, принятых ка свой счет каким-то райздравотделом города, где, по его словам, совершилось гнусное убийство. Письмо закапчивалось выражением надежды на скорую встречу в райских кущах и приветом от вдовы покойного. А через несколько дней он прислал мне еще и некролог, опубликованный в одной из газет нашей республики. Он начинался словами: «Мукомольная промышленность страны понесла невосполнимую утрату. Еще одного борца смололи безжалостные жернова жизни…»

— Негодяй!

— Он предпринял все это в расчете на мою глубокую религиозность и святую веру в людей. Первому письму я и поверил. На нем стоял очень неясный штемпель, который я прочитал как «Небо». Я решил, что он поставлен в самой небесной канцелярии. Но на втором письме штемпель был совершенно отчетливый, и я без труда прочитал: «Небуг». Оказывается, есть такой небольшой курортный поселок на Черном море около Туапсе.