В дни войны: Семейная хроника - [66]

В Финансово-экономическом институте продолжались занятия в лихорадочном темпе. Преподаватели торопились дочитать, докончить курс, чтоб формально завершить семестр и хлопотать об эвакуации института в Астрахань, где окончившие аспиранты и уже посланные в Астрахань выпускники должны были добиться вызова для всего института в Астрахань. Разговоры об эвакуации без вызова были равносильны панике. Папа опять помрачнел. «Время работает против нас, — говорил он, — не успеют они (в Астрахани) нас вытянуть!» Две папины аспирантки очень ему помогали. Одна, Лида К., начала преподавать и вела секретарскую работу института. Часто приходила к нам в наш казацкий дом за инструкциями от папы. Всегда сияющая, веселая, энергичная — все мысли и распоряжения папы схватывала на лету, бодро повторяла: «Ясно, ясно!» и все исполняла быстро, точно и правильно. Папа нахвалиться ею не мог. Другая Анна, тоже помогала в институте и поступила служить в городское управление в Финансовый отдел. Она была партийной, очень замкнутой и тоже в ответ на папины распоряжения повторяла «Ясно, ясно!». Обе прекрасно шили и всегда отлично и нарядно одевались. К сожалению, женатый глава фин. отдела города влюбился в Анну и от этого произошло много бед.

Среди профессоров и преподавателей других институтов, с которыми мы встречались в столовой каждый день, почти не чувствовалось почему-то беспокойства. Дамы, жены профессоров, всегда, как и раньше, садились обедать за профессорский стол. Этот стол, очень длинный, стоял на бывшей сцене зала, и обедавшие сидели лицом ко всему залу, как на торжественном заседании, в президиуме. А мы, все остальные и студенты — за обычными ресторанными столиками. Ягудины называли профессорский стол monkey-table. Ни они, ни папа с мамой никогда за этот стол не садились, Романовский с семьей — всегда и из «президиума» нам с сестрой весело улыбался.

Все чаще с начала июня стали передавать очень тревожные слухи: немцы огромными силами двигаются на Сталинград. И что Кавказ отрезан! Но, конечно, можно еще отступать на юг, уходить в горы и, переехав Каспийское море (если это возможно), спасаться в Сибирь. (Говорят, что на Каспии очень дурная качка, совсем особенная, а меня и от простой страшно укачивает.) Это, конечно, пустяки — только бы переехать Каспий. Все в беспокойстве все чаще повторяли: нужно отправляться на Нальчик, пока не поздно, хоть пешком! Разве пойдет институт пешком в Нальчик? И папа должен всегда быть с институтом. И что делать с багажом? Что будет с нами всеми? Радость жизни опять, как в Ленинграде с начала войны, потухла, и щемящее беспокойство сделалось опять второй натурой, не отпускало ни днем, ни ночью.

Безрадостно прошел день моего рождения, я только в этот день перестала носить косынки на голове и превратилась в стриженого мальчика. К Клуптам неожиданно приехала дочь из спокойного уральского города. Она по характеру походила на отца — была капризная. Ей не сиделось на скучном Урале, по ее недомыслию и подозрительности, ей казалось, что родители наслаждаются на кавказском курорте, едят, должно быть, ананасы в шампанском, а ее сослали, чтобы не мешала. И вот — появилась, с великим трудом и упрямством пробилась на Кавказ, и теперь будет с родителями делить все беды! И чего ей не сиделось в безопасности!

Незадолго до этого приехал в Ессентуки папин ассистент-преподаватель Базаров с восемнадцатилетней дочерью Маргаритой. Папа их увидел из окна нашего казачьего дома: стоят неподвижно у забора и смотрят на окна. Папа всплеснул руками и, не сдержавшись, выбежал к тал с криком: «Какое безумие привело вас сюда, перед возможной катастрофой?» Базаровы-родители, дочь и сын уехали в эвакуацию из осажденного Ленинграда с учреждением жены и поселились в спокойной деревне. Но им было очень одиноко и тоскливо, Базаров стремился обратно в институт, томился без преподавания, Маргарита рвалась из деревни — и вот они вдвоем пробились на Кавказ к беде. Папа сразу восстановил Б. преподавателем, а Маргарита ходила за нами следом в столовую, не переставая беспечно улыбаться от удовольствия. Занятия в папином институте почти прекратились, хотя институт заседал чуть не каждый день, пытаясь разрешить неразрешимое — судьбу студентов и преподавателей. Но что можно «разрешить», если вся наша судьба зависела от передвижения фронта.

«В конце июля — начале августа развитие событий на Севере-Кавказском направлении складывалась явно не в нашу пользу… Вскоре немецкие войска вышли на реку Кубань. …10-го августа вражеские войска захватили Майкоп. 11-го августа — Краснодар. Середина августа — Моздок и вышли на Терек.

9-го сентября овладели почти всеми горными перевалами. Сухуми». Так писал Г. Жуков в своей книге «Воспоминания».

Преподаватели-коммунисты заметно нервничали и, как папа нам говорил, трусили, что если немцы захватят нас, «на них донесут и их повесят» или немцы, или местные население. Папа их всячески пытался успокоить и сосредоточить все их внимание на эвакуации института, но они все к папе подступали и, наконец, прямо спросили, выдаст ли их папа! (Неблагородно даже допускать такие мысли и в то же время — доверие, если спрашивают так откровенно; очевидно, перед лицом новых испытаний все чувства перепутывались.) Папа опять их, сомневающихся партийцев, успокаивал, что, конечно, он никогда никого выдавать не будет и, больше того, уверен, что никто в институте такого не сделает. А местное население этого не сделает уже потому, что не знает, кто коммунист, кто не коммунист. Им не докладывали! Все три коммуниста — Семашко, Алексеев и Гловацкий, видимо, успокоились.