В дни войны: Семейная хроника - [64]

Занятия в институте происходили по полной программе третьего курса, даже захватывая программы четвертого курса. Клиники-терапия и хирургия должны были начаться зимой. Мы очень радовались, что хирургию будет читать знаменитый профессор Шаак, не имеющий равных себе среди хирургов Ленинграда, да и всей страны. В Ленинграде наш курс к нему не попал, о чем мы тогда очень сокрушались. Теперь, в эвакуации, я обязательно к нему попаду, его услышу. Отношения между студентами и профессорами несколько упростились: даже профессора, известные своей недоступностью, под кавказским солнцем сделались приветливыми и человечными. Ко мне раз на улице, когда я спешила на очередную лекцию, подошел, улыбаясь, профессор кафедры микробиологии Космодамианский — гроза факультета, его все боялись за язвительность. Он протянул руку и премило со мною беседовал, а пешеходы обтекали нас, и мне было удивительно и радостно. Жена профессора вела практические занятия по микробиологии в институте и была ему полная противоположность — тихая, — приветливая. И прекрасный преподаватель. Мы еще в Ленинграде были с нею в очень добрых отношениях: ей нравились мои альбомы с рисунками в красках срезов тканей под микроскопом. Она их у меня попросила и пользовалась ими как наглядным пособием кафедры на занятиях с другими группами студентов, всегда демонстрировала их и приучила всех студентов зарисовывать и описывать увиденное под микроскопом.

На кафедре анатомии, в Ленинграде, чтоб лучше понять все соотношения сосудов, мышц, органов, я всегда рисовала большие таблицы, и это очень помогало всем студентам нашей группы Все увидеть в пространстве.

Деканат в Кисловодске возглавлял преподаватель младших курсов, армянин со сложной фамилией Гологовазьян — прекрасный организатор, заботливый и очень деятельный человек. Это он нас с Ниной принял обратно в институт со всей доброжелательностью. Но почему-то забрал наши паспорта, какое-то новое правило. Папа, когда узнал об этом, очень рассердился: если мне не вернут мой паспорт, я не смогу никуда поехать вместе с родителями, если институт паны отправят в Астрахань, о чем поговаривали и чего очень желал папа (со своей дальновидностью он часто в семье говорил: «Кавказ — ловушка», а из Астрахани и пешком уйдешь в Сибирь). А теперь я должна буду остаться около паспорта и медицинского института без семьи — в случае военных катастроф.

С фронта поступали очень беспокойные вести. С началом весны немцы опять стали активно наступать, особенно на юге. А наши войска — отступать. Летом (был 1942-й год) фронт подошел к Крыму. В Крым отступали войска Южного фронта. Бои были очень тяжелыми — наши войска спячивались к морю, в надежде переправиться на Кавказ. Но перевес был на стороне немцев, особенно в авиации. И в Крыму погибали войска армий Южного фронта. Мы тогда, на Кавказе, не представляли, какое в Крыму было избиение наших войск. Крым оказался действительно ловушкой, вывезти и спасти удалось очень немногих, главным образом, командный состав. Погибали армии, погибало вооружение. Долго потом рассказывали, что все побережье у моря, все дороги к морю завалены нашей техникой, орудиями — вооружением наших южных армий! Все брошено, разбомблено.

Страшная картина разрушения и гибели наших армий, теснимых более сильным в это время противником, сокрушающим нас с воздуха, где у немцев тоже было преимущество. И все тысячи «пропавших без вести» в крымском мешке не должны были «пропасть», а могли бы быть и были бы боеспособными, если бы Сталин и его окружение не побоялись дело перевооружения и реорганизации армии оставить в руках талантливых, образованных и опытных полководцев. Но в своем трусливом невежестве и недальновидности они побоялись этого и ограбили армию перед войной, к которой давно готовились!

Сталин в своем тупом безумии обезглавил жестокими чистками нашу армию, уничтожил весь ее цвет, все, что было опытно, образовано, талантливо. И Гитлер это прекрасно знал, о чем он неоднократно говорил в своей ставке, и этим воспользовался. Коварный враг! А Сталин искренне верил — не тронет, у нас «дружба». В войне постепенно выковались, вопреки Сталину, прекрасные полководцы, но каких жертв это стоило русскому народу! А этот сталинский лозунг «За Родину, за Сталина — вперед!» был нечестным. А честным был бы «Отечество в беде — поднимайтесь!» и гибнуть было бы легче — есть за что! За Отечество! А оно было уже более четверти столетия в беде.

На Кавказе жизнь продолжалась — еще не потревоженной: у источников толпились курортники, по парку ходили загоревшие, окрепшие после смертельной опасности ленинградцы, ходили нарядные, сытые, бездельные и придумывали себе разные соблазны. В парках было полно праздных отдыхающих, лениво сидящих на скамейках вдоль дорожек. Но больше всего в парке было выздоравливающих раненых бойцов. Все эти поправляющиеся ходили группами по аллеям парка или тоже сидели на скамьях. Еще по Ленинграду мне так были знакомы эти повязки, лубки, шины, протезы. Невольно оценивала степень ранения — возможность или невозможность возвращения в армию. Все раненые были обриты, кроме командного состава, и все ходили в госпитальных пижамах. Эта ужасная манера хождения по улицам в пижамах на наших курортах (еще и до войны) и дам курортниц в халатиках (часто очень нарядных) меня всегда в детстве удивляла (в нашей семье были очень строгие правила поведения), когда нас возили летом на Черное море. Какая это узаконенная нескромность по отношению к строгому местному населению, очень нравственному. Каково было видеть, как эта разноцветная толпа курортников, нарядно полуодетая, устремлялась на базар по утрам за ягодами, молоком и другими ароматными продуктами Кавказа.